подавно. Мы довезли пушку до бокового склона своего холма, где и оставили ее и повозку до утра. Животных отвели в лощину, где была наша кухня, захваченное оружие и патроны — в мою землянку, пленного — в одну из старых нор, вырытых предшественниками, бочку с вином положили на бок на краю окопа, чтобы каждый мог нацедить себе, сколько пожелает, и отметить наш успех, первый и единственный на данном участке фронта за все время противостояния.

На рассвете, пока испанцы не узнали о нашей дерзкой вылазке, пушку и повозку с помощью веревок и добровольцев, подталкивавших снизу, затащили на вершину холма. Наши враги не сразу сообразили, что мы делаем. Стрельбу из пулеметов открыли, когда было уже поздно. В ответ я послал два снаряда прямой наводкой. Первый прошел выше, взорвался где-то позади вражеских окопов. Нанес ли какой-нибудь ущерб, не знаю. Второй врезался рядом с пулеметом в бруствер из мешков с песком или землей, раскидав несколько и подняв облако пыли, что было встречено радостными воплями моих подчиненных, хотя ни один из вражеских солдат не пострадал. Типа мы самые крутые. Франкисты намек поняли и больше не стреляли по нам из пулеметов до тех пор, пока пушку не утащили в тыл. Я отправил в штаб нашей бригады пленного лейтенанта Гарсию, с которым мои бойцы расстались, как со старым приятелем, и доклад о ночном налете и захвате трофеев. На шестой день оттуда приехали на тракторе, принадлежавшем ранее местному помещику, и утащили пушку и повозку с десятью снарядами. Нам передали благодарность от всей революционной республики. Зачем нам так много⁈

52

Двадцать шестого ноября нас сменила другая центурия, которая прибыла практически без оружия, только с ящиками патронов испанского производства. Мы оставили им свои винтовки. Их командир, похожий на жиголо, как и остальные красивые испанцы, покушался на мой пистолет, сильно огорчившись, когда узнал, что это мое собственное оружие. На двух раздолбанных грузовиках нас отвезли в Лериду, откуда на пассажирском поезде, который ехал со скоростью велосипедиста, добрались до Барселоны. На каком-то полустанке в наш вагон пытались загрузить отару баранов, но мы отбились. Хватило двух коз, которых везла на продажу бабулька, подсевшая на предыдущем. Эти козы разгуливали по проходу и ели еще дымящиеся «бычки», которые швыряли на пол бойцы, выкуривая одну сигарету за другой. На позиции у нас были большие проблемы с поставками никотина. В Барселоне каждому выдавали по пачке в день, а в окопах — по две-три сигареты. Основные испанские табачные плантации находятся на Канарских островах, которые в руках мятежников. Иногда крестьяне привозили самосад, который был больше похож, что по форме, что по качеству, на размочаленный веник.

На вокзале нас встретил представитель ОПСК, пожилой мужчина с поставленным голосом учителя младших классов, и отвел в кафедральный собор Барселоны, расположенный на Новой площади напротив отеля «Колон», в который перебрался штаб партии. По пути проводник обмолвился, что центурия потребуется для охраны партийного руководства. Кто собирался нападать на них в глубоком тылу, не сказал. Ответ напрашивался сам: реальная сила в провинции Каталония есть только у анархистов.

Во что превратили кафедральный собор, я смотреть не стал. Перепоручив командование центурией Хесусу Родригесу, пошел на доклад в отель «Колон», шестиэтажный с мансардой. На наружных стенах между окнами висели портреты Ленина и Сталина и растяжки с революционными лозунгами. На входе стояли, темпераментно болтая, аж пять охранников, вооруженных винтовками Мосина.

Увидев меня, примолкли, и один из них, самый усатый, спросил:

— С фронта, камрад?

— Да, — подтвердил я, потому что догадаться об этом нетрудно по моей двухдневной щетине, грязной и помятой форме и рюкзаку.

— Как там? — задал он второй вопрос.

— На Западном фронте без перемен, — ответил я.

Меня поняли поверхностно, хотя роман вышел отдельной книгой семь лет назад и хорошо был принят читающей публикой многих стран. Испания к таковым не относится, потому что читателей здесь ровно столько же, сколько писателей. Последние появляются только в бывших испанских колониях, а в метрополии не приживаются. Был один и тот Сервантес.

— Где сидит камрад Коморера? — в свою очередь спросил я.

— В ресторане, вон там, — показал рукой другой часовой

Я думал, что партийный функционер обедает, и решил последовать его примеру, если и меня угостят, но оказалось, что ресторан в первую очередь является рабочим кабинетом. Стиль руководства не изменился, только стол, расположенный на подиуме для оркестра, стал в два раза длиннее и за ним расположились тринадцать апостолов. Интересно, кто из них Иуда?

Я протолкался между горланившими просителями к Хосе Коморера и тихо, из-за чего все остальные вдруг замолкли, чтобы, наверное, услышать меня, поздоровался и доложил:

— Позицию на фронте сдали прибывшей центурии. Бойцов разместил в соборе напротив. Командование передал Хесусу Родригесу. Он справится. Сам убываю в Мадрид, помогу там. Дай мне какой-нибудь документ, чтобы не приняли за дезертира.

Паспорт и чековую книжку я оставил в ячейке банка «Лионский кредит» во французском городе Перпиньян, последнем относительно крупном перед франко-испанской границей.

— Кончита, выдай камраду Суизе проездные документы до Мадрида, — не забыв, как меня зовут, распорядился генеральный секретарь, после чего все, стоявшие перед столом, заорали с новой силой и ровно с того же места, где до этого заткнулись.

53

Отель «Континенталь» был пятиэтажным с мансардой и балконами в виде полуокружностей на втором, третьем, четвертом этажах и мансардном, а на пятом сплошной прямоугольный. Входы и окна арочные. Наткнулся на него случайно. Пошел к площади Каталония, на которой, как мне сказали, находятся лучшие отели города, по бульвару Рамбла, посередине которого была зеленая прогулочная зона, и увидел, как из отеля выходит пара прилично одетых людей, явно не испанцев. Барселона изменилась за два с небольшим месяца, что я отсутствовал. Раньше все выглядели военизированными голодранцами, а сейчас появились богато одетые, и никого это не оскорбляло. Стало меньше черного и больше красного. Здоровались, как до революции: не «салют», а «добрый день». Именно так меня и поприветствовал портье средних лет, одетый в темно-синий костюм и белую рубашку с красным, наверное, дань революции, галстуком-бабочкой.

— Есть у вас свободные номера? — спросил я, опустив рюкзак на сероватый мраморный пол.

— Да, всех категорий, включая «люкс», — ответил он.

— Для меня сейчас любой номер покажется «люксом», — произнес я. — Дайте одноместный попроще.

— Есть на четвертом этаже по двадцать песет в сутки, — сообщил портье.