Кажется, всё.

Разве что…

Он сел на пол, взял коротенький карандаш, оставленныйарестанту на случай, если захочет дать письменные показания, и написал японскойскорописью письмо, начинавшееся обращением «Отец!».

Потом зевнул, потянулся и вытянулся на тюфяке во весь рост.

Уснул.

Василию Александровичу снился чудесный сон. Будто он мчитсяв открытом экипаже, переливающемся всеми цветами радуги. Вокруг кромешный мрак,но далеко, на самом горизонте, сияет яркий и ровный свет. На чудо-колеснице онедет не один, но лиц своих спутников не видит, потому что его взгляд устремлёнтолько вперёд, к источнику быстро приближающегося сияния.

Спал арестант не долее четверти часа.

Открыл глаза. Улыбнулся, ещё находясь под впечатлением отволшебного сна.

Усталости как не бывало. Всё существо Василия Александровичанаполнилось ясной силой и алмазной твёрдостью.

Он перечитал письмо отцу и без колебаний сжёг его на огнесвечи.

Потом разделся до пояса.

Пониже левой подмышки у арестанта был прилеплен пластырьтелесного цвета, замаскированный так ловко, что тюремщики его при обыске незаметили.

Рыбников содрал пластырь, под которым оказалась узкаябритва. Сел поудобней и стремительным круговым движением сделал надрез попериметру лица. Зацепил ногтями кожу, сорвал её всю, от лба до подбородка, апотом, так и не произнеся ни единого звука, полоснул себя лезвием по горлу.

Бабочка омурасаки собралась перелететь с цветка на цветок.Осторожно развернула лазоревые, с белыми крапинками крылышки, поднялась ввоздух – самую малость, но тут как нарочно налетел стремительный ветер,подхватил невесомое создание, подкинул высоко-высоко в небо и уж больше невыпустил, в считанные минуты вынес с холмов на равнину, в которой раскинулсягород; покрутил пленницу над черепичными крышами туземных кварталов, погонялзигзагами над регулярной геометрией Сеттльмента, а потом швырнул в сторонуморя, да и обессилел, стих.

Вновь обретя свободу, омурасаки спустилась было к зеленой,похожей на луг поверхности, но вовремя разглядела обман и успела вспорхнутьпрежде, чем до неё долетели прозрачные брызги. Немножко ничего интересного вэтом зрелище не нашла и повернула назад, в сторону пирса, полетала над заливом,где на якоре стояли красивые парусники и некрасивые пароходы.

Там внимание бабочки привлекла толпа встречающих, сверхупохожая на цветущую поляну: яркие пятна чепцов, шляпок, букетов. Омурасакипокружила с минуту, выбирая объект попривлекательней, и выбрала – села нагвоздику в бутоньерке худощавого господина, который смотрел на мир через синиеочки.

Гвоздика была сочного алого цвета, совсем недавно срезанная,мысли у очкастого струились ровным аквамарином, так что омурасаки сталаустраиваться поосновательней: сложила крылышки, расправила, опять сложила.

«…Хорошо бы оказался дельный работник, а невертопрах», – думал владелец гвоздики, не заметив, что его лацкан сделалсяещё импозантней, чем прежде. Имя у щёголя было длинное, переливчатое: ВсеволодВитальевич Доронин. Он занимал должность консула Российской империи вгороде-порте Йокогама, тёмные же очки носил не из любви к таинственности(которой ему на службе и без того хватало), а по причине хроническогоконъюнктивита.

Всеволод Витальевич пришёл на пирс по делу – встретитьнового дипломатического сотрудника (имя: Эраст Петрович Фандорин; чин:титулярный советник). Особых надежд на то, что новенький окажется дельнымработником, у Доронина, впрочем, не было. Он читал копию формулярного спискаФандорина и остался решительно всем недоволен: и тем, что мальчишка в двадцатьдва года уже чиновник 9-го класса (знать, чей-нибудь протеже), и что службуначинал в полиции (фи!), и что потом был прикомандирован к Третьему отделению(за какие такие заслуги?), и что прямо с Сан-Стефанских переговоров загремел взахудалое посольство (не иначе на чем-то погорел).

Доронин уже восьмой месяц сидел без помощника, потому чтовице-консула Вебера многоумное петербургское начальство услало в Ханькоу –будто бы временно, но похоже, что очень и очень надолго. Всеми текущими деламиВсеволод Витальевич теперь занимался сам: встречал и провожал русские корабли,опекал списанных на берег моряков, хоронил умерших, разбирал матросскиепотасовки. А между тем его, человека стратегического ума, японского старожила,назначили в Йокогаму вовсе не для ерунды и мелочёвки. Сейчас решалось, гдепребывать Японии, а вместе с нею и всему Дальнему Востоку – под крыломдвуглавого орла или под когтистой лапой британского льва?

В кармане сюртука у консула лежал свёрнутый номер «Джапангазетт», а там жирным шрифтом телеграмма агентства Рейтер: «Царский посол графШувалов покинул Лондон. Война между Великобританией и Россией вероятна какникогда». Скверные дела. Еле-еле несчастных турок одолели, где ж нам сбританцами воевать? Нашему бы теляти да волка забодати. Пошумим, конечно,железками побрякаем, да и стушуемся… Шустры альбионцы, весь мир под себяподмять хотят. Ох, профукаем им Дальний Восток, как уже профукали Ближний вкупес Персией и Афганистаном.

Омурасаки тревожно дёрнула крылышками, ощутив, как мыслиВсеволода Витальевича наливаются нехорошим багрянцем, но тут консул приподнялсяна цыпочках и уставился на пассажира в белом тропическом костюме иослепительном колониальном шлеме. Фандорин или не Фандорин? Ну-ка, лебедьбелый, спустись поближе, дай на тебя посмотреть.

От государственных дум консул вернулся к обыденным, ибабочка сразу успокоилась.

Сколько времени, сколько чернил потрачено ради очевиднейшейвещи, думал Всеволод Витальевич. Ведь ясно, что без помощника никакойстратегической работой он заниматься не может – руки не доходят. Нервдальневосточной политики сосредоточен не в Токио, где сидит егопревосходительство господин посланник, а здесь. Йокогама – главный портДальневосточья. Здесь замышляются все британские манёвры, отсюда ведутсяхитроумные подкопы. Ведь яснее ясного, а сколько тянули!

Ладно, лучше поздно, чем никогда. Этот самый Фандорин,первоначально назначенный вторым секретарём в посольство, ныне переведён вйокогамское консульство, дабы освободить Всеволода Витальевича от рутины.Скорее всего сие Соломоново решение господин посланник принял, ознакомившись спослужным списком титулярного советника. Не пожелал держать при себе стольмалопонятную персону. Нате вам, дражайший Всеволод Витальевич, что нам негоже.

Белоснежный колонизатор ступил на причал, и сомнений болеене оставалось. Определённо Фандорин, по всем приметам. Брюнет, голубые глаза иглавная особенность – ранняя седина на висках. Ишь, вырядился, будто наслоновью охоту.