Первое впечатление было неутешительное. Консул вздохнул,двинулся встречать. Бабочка омурасаки от сотрясения качнула крылышками, ноосталась на цветке, так и не обнаруженная Дорониным.

«Батюшки, а на пальце-то – кольцо с бриллиантом, –приметил Всеволод Витальевич, раскланиваясь с вновь прибывшим. – Скажитепожалуйста. Усишки крендельками! Височки расчёсаны волосок к волоску!Пресыщенная томность во взоре! Чацкий, да и только. Онегин. И путешествия ему,как всё на свете, надоели».

Сразу же после взаимных представлений спросил, с этакойпростодушной миной:

– Скажите же скорей, Эраст Петрович, видели вы Фудзи?Спряталась она от вас или открылась? – И доверительно пояснил. – Этоу меня примета такая. Если человек, подплывая к берегу, увидел гору Фудзи,значит, Япония откроет ему свою душу. Если же капризная Фудзи закрыласьоблаками – увы. Проживи тут хоть десять лет, главного не увидишь и не поймёшь.

Вообще-то Доронин отлично знал, что сегодня Фудзи из-занизкой облачности с моря видна быть не может, но требовалось немножко сбитьспесь с этого Чайльд-Гарольда из Третьего отделения.

Однако титулярный советник не расстроился, не стушевался.Обронил с лёгким заиканием:

– Я в п-приметы не верю.

Ну разумеется. Матерьялист. Ладно, попробуем ущипнуть сдругой стороны.

– Знаком с вашим формуляром. – Всеволод Витальевичвосхищённо приподнял брови. – Какую сделали карьеру, даже ордена имеете!Оставить столь блестящее поприще ради нашего захолустья? Причина тут может бытьтолько одна: вы наверняка очень любите Японию! Я угадал?

– Нет, – пожал плечами Печорин и покосился нагвоздику в консуловой петлице. – Как можно любить то, чего совсем незнаешь?

– Очень даже можно! – уверил его Доронин. – Сгораздо большей лёгкостью, нежели предметы, слишком нам знакомые… Хм, это всёваш багаж?

Вещей у фон-барона было столько, что понадобился чуть недесяток носильщиков: чемоданы, коробки, связки книг, огромный трехколесныйвелосипед и даже саженного размера часы в виде лондонского Биг Бена.

– Красивая вещь. И удобная. Правда, я предпочитаюкарманные, – не удержался от сардонической реплики консул, но тут же взялсебя в руки – просиял любезной улыбкой, простёр руки в сторонунабережной. – Добро пожаловать в Йокогаму. Отличный город, вам онпонравится!

Последняя фраза была произнесена уже без насмешливости. Затри года Доронин успел сердечно привязаться к городу, который рос и хорошелдень ото дня.

Всего двадцать лет назад здесь была крохотная рыбацкаядеревушка, и вот, благодаря встрече двух цивилизаций, вырос отличнейшийсовременный порт: пятьдесят тысяч жителей, из которых почти пятую частьсоставляют иностранцы. Кусочек Европы на самом краю света. Особенно ВсеволодуВитальевичу нравился Банд – приморская эспланада с красивыми каменнымизданиями, с газовыми фонарями, с нарядной публикой.

Но Онегин, оглядев всё это великолепие, состроил кислуюмину, отчего Доронин нового сослуживца окончательно не полюбил. Вынес емувердикт: надутый индюк, высокомерный сноб. «А я тоже хорош, гвоздику ради негонацепил», подумал консул. Раздражённо махнул рукой, приглашая Фандоринаследовать за собой. Цветок из петлицы выдернул, отшвырнул.

Бабочка взметнулась вверх, потрепетала крылышками надголовами российских дипломатов и, зачарованная белизной, пристроилась на шлем кФандорину.

* * *

«Надо же было вырядиться таким шутом!» – терзался лиловымимыслями обладатель чудесного головного убора. Едва ступив на трап и осмотревпублику на пристани, Эраст Петрович сделал открытие, очень неприятное длявсякого, кто придаёт значение правильности наряда. Когда ты одет правильно,окружающие смотрят тебе в лицо, а не пялятся на твой костюм. Внимание долженпривлекать портрет, а не его рама. Сейчас же выходило ровно наоборот. Купленныйв Калькутте наряд, который в Индии смотрелся вполне уместно, в Йокогамевыглядел нелепо. Судя по толпе, в этом городе одевались не по-колониальному, асамым обычным образом, по-европейски. Фандорин делал вид, что не замечаетлюбопытствующих взглядов (казавшихся ему насмешливыми), изо всех сил изображалневозмутимость и думал только об одном – поскорей бы переодеться.

Вот и консул, кажется, был фраппирован оплошностью ЭрастаПетровича – это чувствовалось по колючести взгляда, которую не могли скрытьдаже тёмные очки.

Приглядываясь к Доронину, Эраст Петрович по всегдашнемуобыкновению выстроил дедуктивно-аналитическую проекцию. Возраст – сорок семь,сорок восемь. Женат, но бездетен. Умен, желчного склада, склонён кнасмешливости, отличный профессионал. Что ещё? Имеет вредные привычки. Кругипод глазами и жёлтый оттенок кожи свидетельствуют о нездоровой печени.

А Йокогама молодому чиновнику по первому впечатлению иправда не понравилась. Он надеялся увидеть картинку с лаковой шкатулки:многоярусные пагоды, чайные домики, снующие по воде джонки с перепончатымипарусами, а тут обычная европейская набережная. Не Япония, а какая-то Ялта.Стоило ли ради этого огибать половину земного шара?

Первым делом Фандорин избавился от дурацкого шлема – самымпростым способом. Сначала снял, будто жарко сделалось. А потом, поднимаясь полестнице к набережной, незаметно положил изобретение колонизаторов наступеньку, да и оставил там – кому надо, пусть забирает.

Омурасаки не пожелала расставаться с титулярным советником.Покинув шлем, заполоскала крылышками над широким плечом молодого человека, нотак и не села – заметила посадочную площадку поинтересней: на плече у рикшипестрела, посверкивая капельками пота, красно-сине-зелёная татуировка в видедракона.

Легкокрылая путешественница коснулась ножками бицепса иуспела уловить нехитрую бронзово-коричневую мысль туземца («Каюй! Щекотно!(яп.)»), после чего её коротенькая жизнь завершилась. Рикша не глядя шлёпнул поплечу ладонью, и от прелестницы остался лишь пыльный серо-голубой комочек.

Не беречь красы

И не бояться смерти:

Бабочки полет.

– Господин титулярный советник, я ожидал вас спароходом «Волга» неделю назад, первого мая, – сказал консул,останавливаясь у красной лакированной одноколки, явно знававшей лучшиевремена. – По какой причине изволили задержаться?

Вопрос, хоть и произнесённый строгим тоном, но в сущностипростой и естественный, отчего-то смутил Эраста Петровича.

Молодой человек кашлянул, переменился в лице:

– Виноват. Когда пересаживался с корабля на корабль,п-простудился…

– Это в Калькутте-то? На сорокаградусной жаре?