— У неё дочка рожает, я объяснял, первый самолёт в Москву вшесть тридцать, раньше ничего нет, она не хочет слушать, рвётся прямо сюда, наполе, скандалит.

— Герман, извини, она — это кто? — осторожно встрял ПётрБорисович.

— Археолог.

— Орлик? Ей надо в Москву? Я могу взять её в свой самолёт. —Кольт широко, радостно улыбнулся.

— Да, спасибо, — губернатор холодно кивнул, — рад былповидать тебя, Пётр. — Он посмотрел на офицера и тихо рявкнул: — Ты ещё здесь?

Офицера сдуло, через минуту он опять появился вместе сОрлик. Она шла и разговаривала по телефону, громко и нервно, на этот разпо-русски:

— Не кричи. Я уже лечу. Иди, открой дверь. Даже я слышузвонок. Сможешь. Ничего страшного. Ну, это они? Передай трубку врачу. Да,здравствуйте. У неё четвёртая группа, резус положительный. Не знаю я срок, незнаю! Куда вы её повезёте? Спасибо, я поняла…

Кольту она улыбнулась и кивнула, поднимаясь по маленькомутрапу в его самолёт, продолжала разговаривать, отключила телефон только попросьбе лётчика, на взлёте.

— Сколько лет вашей дочке? — спросил Кольт.

— Двадцать один.

— Ну ничего страшного, не волнуйтесь.

Орлик откинулась на спинку кресла, закрыла глаза изабормотала сквозь зубы:

— Разгильдяйка, обормотка, двоечница несчастная, шпаназамоскворецкая.

Кольт вдруг заметил, что по её щекам текут слёзы. Тонкиебелые пальцы впились в подлокотники, губы дрожали.

— Елена Алексеевна, так нельзя. Всё будет хорошо, —промямлил Кольт, — хотите выпить? Есть водка, коньяк, всё, что пожелаете.

— Спасибо, я не пью. Извините. Просто все это слишкомнеожиданно. — Она открыла глаза, высморкалась в салфетку.

Кольт глухо кашлянул.

— Уже известно, кто будет? Мальчик или девочка?

— Какой там известно! Я о её беременности узнала два часаназад, и сама она, кажется, тоже. Я отправила её учиться в Англию, мы невиделись полгода. Я улетела сюда в середине апреля, она вернулась в Москву, уних каникулы в мае. Мы перезванивались, и всё было нормально. Вдруг сегоднязаявляет: мама, у меня болит живот. И рыдает в трубку. Я сначала подумала:аппендицит, потом она вдруг сообщает: знаешь, со мной давно уже что-то не то, япоправилась килограмм на пять, и месячных не было почти год.

— Слушайте, как же такое возможно? — удивился Кольт. —Двадцать один — это не пятнадцать, она взрослая женщина. А кто отец?

— Англичанин. Она с ним поссорилась. Говорит, он слишкомправильный, пафосный и скучный. Зато с ней не соскучишься. Конечно, я самавиновата. Развелась с её отцом, когда ей было десять, почти не занималась ею.Она росла с бабушкой, с моей мамой, а я всё время в экспедициях. Знаете, что-топодсказывало мне, что не стоило сюда ехать. Я должна была остаться в Москве,дождаться Олю, встретить её, и тогда не было бы сейчас этого безумия. Носонорхи, они не только меня свели с ума. Их знак, Трехглазую Гаруду, находилина разных континентах, на памятниках разных эпох. Китай, Индия, Египет. ДворецПотала в Тибете. Австралийские аборигены рисуют его на бумерангах и делаютритуальные маски.

— Что такое Гаруда? — спросил Кольт.

— Мифологическое существо, птица с человеческим лицом иорлиными крыльями. Её родственники во времени и пространстве — Самург,жар-птица, птица Феникс. Все они рождены в огне, возрождаются из пепла ивладеют тайной физического бессмертия. Но только Гаруда сонорхов имеет третийглаз, ромбовидный, змеиный, причём не на лбу, а на макушке. По форме иместорасположению напоминает младенческий родничок. Возможно, он и есть ключ ктайне, — Орлик нервно усмехнулась, открыла сумку, вытащила сигарету из пачки,но тут же убрала назад.

— Курите, если хотите, — разрешил Кольт и щёлкнулзажигалкой. — Вы сказали: третий глаз — ключ к тайне. Что вы имели в виду?

— Везде, где сонорхи оставляли свои следы, при раскопкахрано или поздно обнаруживаются черепа со следами трепанации. Ромбы в головахсделаны профессионально, пациенты после операций оставались живы. Некоторыеэксперты считают, что целью операций было воздействие на эпифиз, шишковиднуюжелезу. В большинстве древних мифологий эпифиз отождествляется с третьимглазом. Сегодня биологи предполагают, что именно шишковидная железа отвечает застарение и смерть организма. Но ещё в начале двадцатого века это понял одинзамечательный русский врач. Возможно, именно ему я обязана тем, что лечу сейчасс вами.

Кольт встал. Тут же со своего стула поднялась молоденькаястюардесса.

— Я могу вам помочь?

— Спасибо, не надо. Продолжайте спать, — сказал он иотстранил девушку.

— Но лучше вам не ходить по салону, сейчас будет зонатурбулентности.

— Ладно. Коньяку налейте, пожалуйста.

Девушка принесла хрустальную рюмку на подносе.

Кольт выпил залпом. Коньяк попал в дыхательное горло. ПётрБорисович долго мучительно кашлял, лицо побагровело, из глаз брызнули слёзы.Орлик испугалась, принялась хлопать его по спине. Стюардесса предлагала воду икакие-то таблетки. Самолёт замотало в воздушных потоках. Кольт бросился ктуалету, кашель перешёл в тошноту.

— Ну как? — тревожно спросила Орлик, когда он наконец упал вкресло напротив.

— Нормально. Не обращайте внимания. Дальше, пожалуйста.

— Что?

— Русский доктор, которому вы обязаны… — Кольт судорожносглотнул. — …из-за которого вы отправились в степь.

— Ну, на самом деле все слишком зыбко, только мои догадки,не более. Доктор интересовался функциями эпифиза, и существует легенда, чтонесколько его опытов оказались удачными. Но потом революция, Гражданская война.Доктор исчез в этом кровавом хаосе. По одной из версий, он был задержанчекистами при переходе финской границы и работал в закрытой лаборатории подпатронажем Глеба Бокии, вместе с Барченко. Недавно в частном архиве янаткнулась на черновик письма Барченко, в котором он объясняет руководству необходимостьнаучной экспедиции в Буду-Шамбальскую республику. Текст невнятный, сплошныеиносказания, аббревиатуры. Ни имени доктора, ни слова «сонорхи» там нет. Естьтолько ссылка на местный эпос об ордене бессмертных. Они открывали третий глаз.Их древний забытый метод якобы совпадает с генеральным направлениемисследований, которые проводятся в лаборатории специальной психофизиологии.

— Пристегнитесь, пожалуйста, мы садимся, — сказаластюардесса.