Она думала, он играет, и готова была участвовать в игре.

Вчера под кроватью сидел Джек Потрошитель, он добрался тудаиз Лондона. Гадалка предсказала ему, что его через пятнадцать лет поймает иразоблачит знаменитый сыщик по имени Джозеф Кац. Сейчас Джозеф маленькиймальчик, живёт в Москве, на Второй Тверской улице. Злодей нашёл Осю и хочетразделаться с ним заранее, пока он не вырос. Потрошителя подстрелил Андрюша изигрушечной пушки. Чудовищу оказали первую помощь и сдали его в полицейскийучасток, который находился тут же, в Таниной спальне.

Позавчера плюшевый медведь превратился в красавицу, дочьрыбака, кровать стала пиратским судном, а с книжного шкафа на ковёр пикировалитуземцы-людоеды с копьями и стрелами, смазанными кураре.

Осе было трудно двигаться, ходил он мало, мгновенно уставал,во время игры сидел в своём кресле, размахивал руками, корчил рожицы,комментировал воображаемые события быстрым свистящим шёпотом.

— Что? — повторила Таня и обняла его за плечи.

— Кто-то следит за мной.

— Кто он и что ему надо? — спросила Таня тихим грознымбасом.

— Я не играю. Я правда боюсь.

Она почувствовала, как он дрожит, встала на ноги, выглянулав окно. Во дворе горничная спирита Бубликова выгуливала бульдога и беседовала скухаркой домовладелицы мадам Игнатьевой.

— Там никого нет, кроме прислуги и бульдога, — сказала Таня.

— Из того дома, из чердачного окна, кто-то смотрит вбинокль. Вчера тоже смотрел.

Старый трёхэтажный дом выходил тыльной стороной во двор, фасадомна соседнюю улицу. Первый этаж занимала шляпная мастерская. Наверху былаквартира хозяйки француженки. На чердаке никто не жил. Окно под крышейрасполагалось как раз напротив окна Таниного кабинета.

— Далеко, саженей двадцать, не меньше, — сказала Таня, —вряд ли что-то видно.

— Бинокль, — повторил Ося, — окно открывали, теперь,наверное, закрыли.

Таня видела это полукруглое окошко каждый день и никогда необращала на него внимания. Но, вглядевшись, вдруг заметила: что-то изменилось.Стекло блестело, а раньше было тусклым, пыльным.

Вечером Таня спросила всезнайку горничную, не живёт ли ктона чердаке в доме напротив.

— Так мадам уж неделю как сдала под мастерскую художникукакому-то, — сообщила Марина, — видный такой мужчина, с усами, штиблетылаковые.

Перед сном Таня мыла Осю в ванной и обнаружила, что наполысевшей голове пробивается тёмный пушок. Утром он выплюнул два зуба.

— Это молочные, — сказал Михаил Владимирович.

Когда выпали ещё три, профессор повёз Осю к стоматологу.

— У меня уже выпадали зубы, эти новые, но они очень быстроиспортились, хотя я их честно чистил порошком, утром и вечером, — уверял Ося.

— Не морочь мне голову, — сказал стоматолог, — зубы учеловека меняются один раз в жизни. У тебя сейчас молочные выпадают, постоянныережутся. Запоздалое прорезывание, это бывает.

— Вы заметили, здесь меня никто не испугался? — шёпотомспросил Ося, когда они вышли на улицу и сели в экипаж.

Действительно, стоматолог, ассистент, сестры и пациенты вприёмной смотрели на Осю, как на обычного ребёнка, истощённого и обритогонаголо после тифа.

Экипаж остановился у подъезда. Михаил Владимирович хотелдонести Осю на руках.

— Сам! — сказал Ося.

Путь им преградил молодой человек; полный и румяный, спрозрачной рыжей бородкой, в лёгком светлом пальто, в мягкой шляпе. Он какбудто вырос из-под земли, обойти его не было никакой возможности.

— Профессор, несколько слов, умоляю! Вы изобрели эликсирмолодости. Почему вы не хотите обнародовать ваше гениальное открытие? Это тотсамый мальчик с редкой болезнью? Прогерия, раннее старение. Видите, я неплохознаю медицину.

— Позвольте пройти, — сказал профессор.

Старый усатый швейцар открыл дверь парадного, поклонилсяМихаилу Владимировичу, улыбнулся и подмигнул Осе.

— Вы испробовали на нём своё снадобье? Он отлично выглядит.Как ты себя чувствуешь, мальчик? — успел выкрикнуть толстяк прежде, чем швейцароттеснил его плечом и захлопнул дверь у него перед носом.

Москва, 2006

Соня проснулась и почувствовала запах кофе, подогретогохлеба, маминых духов. Только что во сне она видела, как папа и мама завтракаютна кухне, словно мама никогда не уезжала, папа не умирал. Во сне времяповернулось вспять, дало возможность исправить ошибки, стереть волшебнымластиком все злое, обидное, непоправимое.

— Вставай, через час явится курьер от Зубова, — сказаламама, — он принесёт анкету, ты при нём заполнишь. У тебя есть фотографии длязагранпаспорта?

— Нет. Я не успела.

— Ой, горе моё! Быстро в душ и беги фотографироваться.Секретарь Зубова сказала, паспорт и визу тебе сделают за два дня. Билет ужезаказан. Ну, вставай же, наконец!

— Мам, а может, ну её, эту Германию? — пробормотала Соня иопять закрыла глаза.

— Не придуривайся. Вставай. — Мама сдёрнула одеяло, как вдетстве, когда Соня не хотела просыпаться в семь утра и идти в школу, —вернёшься и позавтракаешь. Фотоцентр напротив, через дорогу. Там наверняка естьмоментальное фото.

Соня покорно встала, отправилась в душ. Она не выспалась.Она не понравилась себе в зеркале. Ей вдруг стало страшно неохота лететь вГерманию, начинать какую-то новую жизнь. Забиться в угол и оставить всё какесть — это была обычная её позиция.

Лаборатория в институте, диван дома, письменный стол,компьютер, полки с книгами — этого ей было всегда достаточно. Круг общенияограничивался несколькими коллегами по работе, редкими недолгими романами и вернымдругом Ноликом. Она никогда не бывала за границей, к морю ездила два или трираза в раннем детстве, с родителями. Отпуск проводила дома, все на том жедиване. Читала и спала, писала очередную статью об образовании гликопротеинаамилоида в мозгу при болезни Альцгеймера или о митогенетических излученияхдробящихся яиц морских ежей, амфибий и клеток злокачественных опухолей у мелкихмлекопитающих.

Знакомиться с нужными людьми, звонить, просить о чём-то,улыбаться, когда не хочется, вести пустой светский трёп было для неё так жетяжело и бессмысленно, как разгрузить вагон кирпича или сто раз подтянуться натурнике. Явиться на какую-нибудь корпоративную вечеринку, в ресторан на банкетв честь чьего-то дня рождения, просто сходить в кино, в театр, в гости, былодля неё не то чтобы мучительно, но неприятно. Сначала возникал вопрос, в чёмидти? Потом — зачем идти?