Орлик испуганно посмотрела на неё, потом на Кольта, прижалаладонь к губам.

— Ой, мамочки, там уже всё произошло. А я болтаю, болтаю.Телефон, конечно, включать нельзя?

— Нет. Ни в коем случае, — стюардесса любезно улыбнулась, —потерпите ещё немного.

— Да, конечно.

Кольт взглянул в лицо Орлик, и вдруг его обожгло странное,острое чувство, смесь тоски и зависти. Он хотел бы так же волноваться, ждать,сгорать от страха, счастья, нетерпения.

— Пётр Борисович, у вас есть дети? — спросила Орлик.

— Дочь, двадцать восемь лет.

— А внуки?

— Нет.

— Будут. Обязательно будут.

Самолёт приземлился в Тушине. Орлик включила телефон, и онтут же зазвонил. Секунду она молчала, слушала, крепко зажмурившись, потомоткрыла глаза, перекрестилась и выдохнула почти беззвучно:

— Мальчик. Три двести.

Кольт предложил подвезти её к роддому на своей машине.

— Нет, спасибо, вы и так меня выручили. Тут полно такси. Выхороший человек, просто удивительно хороший, спасибо вам, — она чмокнула его вщёку и помчалась к стоянке.

— Подождите! — крикнул Кольт.

Он хотел узнать номер её телефона и ещё спросить, как звалитого доктора. Но она уже вскочила в машину и не услышала.

Москва, 1916

Неделю температура у Оси не опускалась ниже тридцати восьмиградусов. Потапенко и другие врачи опасались тифа, но характерной сыпи ненашли. Подозревали пневмонию, но лёгкие оказались чистыми. Ребёнок был слаб,обильно потел, просил пить, бормотал стихи, но не бредил, не терял сознания. Елмало, только жидкую кашку и клюквенный кисель. Спал крепко, по двенадцать часовв сутки.

На восьмой день его, закутанного в бобровую шубу МихаилаВладимировича, замотанного в пуховые платки, в крытом госпитальном фургонеперевезли в квартиру Свешникова.

Кончался апрель, был ранний вечер Пасхального Воскресенья,закатное солнце било в квадратное окошко фургона, разливался колокольный звон.Ося, слабый, влажный, сжимал в руке круглое медицинское зеркало с дыркой,пускал солнечных зайчиков.

В маленьком Танином кабинете, смежном с её спальней, заранеебыла сделана перестановка. Старинное, ещё бабушкино бюро перенесли в спальню,вместо него у окна поставили кровать, повесили новые светлые шторы.

Андрюша, узнав новость, сначала надулся, но Таня заранеесводила его в госпиталь, познакомила с Осей. После этого он притащил и разложилна ковре свою железную дорогу, посадил на кровать старого плюшевого медведя.

В подъезд Осю внёс на руках фельдшер Васильев. От лифта додвери квартиры он сделал несколько самостоятельных шагов. Горничные Марина иКлавдия, увидев его, хором охнули и потом долго шептались, качали головами.Няня стала тихо причитать над ним, назвала сиротинушкой и поцеловала в лоб.

Андрюша был слегка разочарован, когда Ося, вместо того,чтобы как следует рассмотреть железную дорогу и восхититься, мгновенно заснулна своей новой кровати.

Михаил Владимирович начал хлопотать об опекунстве. Вместе софициальными справками о гибели родителей ребёнка при пожаре из Харькова пришлоочередное письмо от профессора Лямпорта. Он рассказал, что недавно в приватномразговоре с одним жандармским офицером, отцом девочки-пациентки, сумел выяснитьнекоторые подробности о пожаре и исчезновении одесской сестры с мужем.

«Следствие продолжается, ведёт его теперь вместе с уголовнойполицией охранное отделение. Ада, сестра Оси, и её муж Марк Розенблат — активныечлены террористической организации, по идеологии своей близкой к партиибольшевиков. Была какая-то тёмная история с самоубийством сына крупногоодесского банкира, фальшивыми векселями, биржевыми махинациями. Не стануутомлять Вас подробностями, не слишком их знаю. Кое-что попало в газеты, большевымысла, чем правды. Правда хранится в папках уголовной полиции и охранки, нодумаю, и там её капля.

По одной из версий, Розенблат украл у своих товарищейогромную сумму денег и прятал их под Харьковом, в дачном доме родителей жены.Товарищи нагрянули туда ночью, с оружием, устроили обыск. Нашли они деньги илинет, неизвестно. Пожар был устроен для того, чтобы скрыть убийство свидетелей,всей Осиной семьи. Вероятно, допрашивали их слишком пристрастно.

Розенблат и Ада нелегально с одесскими контрабандистамибежали в Турцию, оттуда могли перебраться куда угодно. Их разыскивают власти,за ними охотятся товарищи. Не исключено, что товарищи оказались проворней ичеты Розенблатов уже нет в живых».

У Оси выпадали волосы, брови, ресницы, шелушилась кожа.Случались сильные сердцебиения. Михаил Владимирович осматривал его утром ивечером, иногда вместе с ним заходил Агапкин, во время осмотров молча стоялрядом.

Федору до сих пор не удалось найти подходящую квартиру, онпо-прежнему жил в Володиной комнате, много времени проводил в лаборатории.

После той ночи в госпитале между профессором и ассистентомпроизошёл долгий разговор. Теперь в их отношениях как будто не осталосьнеясностей.

— Ты все рассказал ему? — спросила Таня.

— И да, и нет. Видишь ли, мне нужен помощник, Федор работаетсо мной пять лет. До случая с Григорием Третьим он вёл себя вполне адекватно.Но вряд ли на его месте кто-то сумел бы сохранить хладнокровие. Сейчас онуспокоился, я объяснил ему, что до серьёзных, надёжных результатов пока оченьдалеко. Идёт эксперимент, мы только в начале пути.

— Папа, это общие слова, — разозлилась Таня, — ты сказал проОсю или нет?

— Про Осю он сам все понял. Было бы глупо отрицать.

— Ты с ума сошёл. Он украдёт препарат.

— Тебе не стыдно? Федор не вор. Да и красть пока нечего.Почему ты так его не любишь? Только не повторяй в десятый раз: он неприятный,выгони его. В чём дело, Таня? В том, что Федор из простых? Что его мать былапрачкой?

— Папа, как ты можешь? За кого ты меня принимаешь? —вспыхнула Таня.

— Извини. У тебя есть другие доводы? Если нет, не смейбольше говорить о нём дурно и позволь мне поступать так, как я считаю нужным.

Каждый день Таня усаживала Осю, закутанного в плед и шали, уоткрытого окна. Однажды, вернувшись в комнату, она увидела, что он сполз скресла, сидит на полу, вжав голову в плечи.

— Тихо, не подходи к окну, — прошептал он.

— Что? — Таня опустилась с ним рядом на пол.