Агапкин покорно шёл с профессором, пошатываясь и тяжелодыша. Во рту пересохло, язык прилип к небу. Прежде чем задавать вопросы,следовало как-то объяснить своё странное поведение. Легко было строить коварныепланы в сумрачной квартире Ренаты, вместе с белобрысым колдуном. Но здесь,перед профессором, лицом к лицу с ним, Федор вдруг самому себе стал противен.

«Раньше я бы мог просто, открыто спросить, но теперьчувствую себя шпионом и предателем!» — подумал он и, краснея до слёз,пролепетал:

— Сказали, что Ося совсем плох. Может, нужна моя помощь?

— Спасибо. В госпитале довольно врачей. Не стоило так бежать.

Профессор смотрел на него сочувственно, ласково, но Агапкинумерещилась насмешка.

— Андрюша проснулся, бродил по коридору, искал вас, Таню.Ему приснился плохой сон. Мне стало тревожно. Я слышал, как вы приходили домойи сразу ушли. — Агапкин говорил прерывисто, хрипло, едва справляясь с одышкой.Ушибленный лоб болел нестерпимо.

— Андрюшу я успокоил, он уснул. Мне надо было взять сульфатмагния, в госпитальной аптеке запас кончился, а у меня остался.

В большой процедурной было много народу. Меняли повязкираненым, кипятили шприцы. Михаил Владимирович передал Агапкина в руки пожилойсестре, только что заступившей на дежурство, и ушёл.

— Как же это вы так, Федор Фёдорович? — сестра покачалаголовой, повернула Агапкина лицом к свету. — Смотрите, и кожу рассекли, вонкровь у вас. Ну-ка, сидите смирно, я обработаю.

Но Агапкин оттолкнул её руку, вскочил и убежал.

— С ума сошёл. Кокаину нанюхался, — проворчала вслед емусестра.

Дверь в палату на этот раз была приоткрыта. Никого, кромеОси и Тани, там не было. Ося лежал под капельницей, Таня одетая, накрытаяшалью, спала на раскладной кровати. Слабо пахло бензином. Этот запах стоял вовсех процедурных. Бензин использовали для дезинфекции ран. Агапкин вошёл нацыпочках, увидел спиртовку, лоток со шприцами. Не раздумывая, закрыл дверь иповернул ключ.

Взгляд его прилип к потёртому докторскому саквояжу, которыйстоял на стуле. Медленно, как под гипнозом, он сделал несколько шагов. Саквояжбыл открыт. Внутри обычный, аккуратно разложенный набор инструментов, склянок икартонных коробочек с лекарствами.

У Агапкина от боли и бессонницы слезились глаза. Из окналился пасмурный утренний свет. Мысли бежали слабым пунктиром, как пульс умирающего.

«Надо было сначала в лабораторию, там я все знаю наизусть, ябы заметил, что исчезло, я бы сопоставил, сообразил».

Ещё один шаг, и он мог уже разглядеть склянки тёмного стеклаэтикетки на них.

Тихий стон заставил его вздрогнуть и отдёрнуть руку отсаквояжа. Таня открыла глаза и уставилась на него. В первую минуту не узнала,потом резко села, протёрла глаза.

— Вы? Что вы здесь делаете?

— Доброе утро, Таня, — он хрипло откашлялся, прижал ледяныепальцы к раскалённой шишке на лбу, — как Ося? Я стал волноваться, вы всю ночьздесь. Хотите, сменю вас?

Снаружи сильно дёрнули дверь. Потом постучали.

— Вы заперли? Зачем? — удивилась Таня.

— Простите. Машинально, — он шагнул к двери, повернул ключ.

Вошёл Свешников, быстро взглянул на своего ассистента, наТаню, ни о чём не спросил, сразу направился к мальчику, откинул одеяло, прижалфонендоскоп к его груди, стал слушать. Хмурился, сосредоточенно шевелил губами.Агапкин, пятясь, отошёл в угол, опустился на табуретку.

— Ну что ж, неплохо, — сказал наконец профессор, — ты,Танечка, отправляйся домой, спать. Внизу ждёт извозчик. Я договорился ссиделкой, она сейчас придёт и останется здесь до вечера, потом её сменит сестраАрина.

— А ты? — спросила Таня.

— У меня обход через двадцать минут.

— Ты уверен, что Осю можно доверить сиделке?

— Да. Он вышел из комы. Он спит. Успокойся, наконец. —Профессор взял со стола небольшую склянку с притёртой пробкой, без всякихнаклеек.

Агапкин впился в неё глазами, не понимая, как не заметилраньше. Стекло было тёмным, он не мог разглядеть, что там внутри. Профессорперехватил его взгляд, вздохнул, покачал головой, аккуратно завернул склянку вмарлю и положил в свой саквояж.

— Федор, вы убежали из ординаторской, перепугали сестру. Налбу у вас здоровенная шишка, кровь запеклась. Что случилось? Будьте любезныобъяснить.

— Нет, ничего, я вдруг подумал: прогерия, старение, как разтот самый случай, — испуганно пробормотал Агапкин, — я, простите, не выспался,почему-то ужасно волновался. Я хочу знать, есть ли надежда?

Повисла тишина. Профессор закрыл саквояж, отдал Тане. Преждечем выйти, она поцеловала спящего Осю, поправила ему одеяло, приподнявшись нацыпочки, чмокнула в щёку отца, потом посмотрела на Агапкина и сказала:

— Федор Фёдорович, у вас с нервами совсем худо. Пожалейтесебя. Вам отдых нужен, свежий воздух и здоровый сон.

— Ты не боишься, что эта твоя Маша надоест тебе через год,два? — тихо спросил Кольт, прощаясь в аэропорту с Тамерлановым.

Лицо губернатора застыло, нехорошая бледность проступиласквозь загар, глаза сверкнули так, что Пётр Борисович готов был проглотитьтолько что сказанные слова вместе с языком.

— Прости, Герман, я не хотел тебя обидеть.

Тамерланов молчал, шевелил желваками и даже не улыбнулся вответ на извинения.

Час назад они обсуждали тему дурной травы, Кольт блестящесправился с опасным разговором, убедил губернатора сдать московским властямдвух крупных местных наркобаронов и таким образом откупиться. Он придумал дляТамерланова изящную линию защиты на тот случай, если бароны попытаются замаратьего честное имя. Пока они говорили, ни обиды, ни гнева не было в узких глазахГермана Ефремовича. Но стоило бросить фразу о его Маше, и он, кажется, готовбыл убить дорогого гостя. Кольт не ожидал такой реакции, растерялся, боялсядлить тяжёлое молчание и не знал, что ещё сказать.

Неизвестно, чем бы это кончилось, но появился офицер личнойохраны губернатора, подбежал, что-то тихо и быстро забормотал на местном языке.Губернатор хмуро выслушал и спросил по-русски:

— Что за срочность? Почему она не может подождать до утра?

Офицер тоже перешёл на русский и, смущённо косясь на ПетраБорисовича, сказал: