Рюкзак Артем бросил у огня, но автомат с собой все жеприхватил, не желая расставаться с приобретенным сокровищем, и поспешил вследза Ханом, широкими медленными шагами мерявшим платформу, направляясь к кострам,горевшим с другого края зала. По пути, удивленно разглядывая шарахавшихся отних заморенных бродяг, закутанных в вонючее рванье, он думал, что Хана здесь,наверное, и вправду боятся. Интересно, почему?

Первый из огней проплыл мимо, и Хан не замедлил шага. Этобыл совсем крошечный костерок, он еле горел, у него сидели, тесно прижавшисьдруг к другу, две фигуры, мужская и женская. Шелестели, рассыпаясь и недостигая ушей, негромкие слова на будто незнакомом языке. Артему сделалось таклюбопытно, что он чуть не свернул себе шею, так и не заставив себя оторватьвзгляд от этой пары. Впереди был другой костер, большой, яркий, и у негорасполагался целый лагерь, — высокие мужчины, рассевшиеся вокруг пламени игреющие руки в его тепле, переходящие с места на место и громкопереговаривающиеся. Гремел зычный смех, воздух резала крепкая ругань, и Артемнемного оробел и замедлил шаг, но Хан спокойно и уверенно подошел к сидящим,поздоровался, и уселся перед огнем, так что ему не оставалось ничего другого,как последовать этому примеру и примоститься сбоку. — …смотрит на себя и видит,что у него такая же сыпь на руках, и под мышками что-то набухает, твердое, истрашно болит. Представь, ужас какой, мать твою… Разные люди себя по разномуведут. Кто-то стреляется сразу, кто с ума сходит, на других начинает бросаться,облапать пытается, чтоб не одному подыхать. Кто в туннели уходит, за Кольцо, вглухомань, чтобы не заразить никого… Люди разные бывают. Вот он, как все этоувидел, так у доктора нашего спрашивает: есть, мол, шанс вылечиться? Доктор емупрямо говорит: никакого. После этой твоей сыпи еще две недели тебе остается. Акомбат, я смотрю, уже потихоньку Макарова из кобуры тянет, на случай, если тотбуйствовать начнет… — рассказывал прерывающимся от неподдельного волненияголосом худой, заросший щетиной мужичок в ватнике, оглядывая собравшихся водянистымисерыми глазами.

И хотя он не понимал еще толком по услышанному, о чем идетречь, дух, которым было проникнуто повествование, и набухающая медленно тишинав гоготавшей недавно компании заствавили Артема вздрогнуть, и тихонечкоспросить у Хана, чтобы не привлечь ничьего внимания: — О чем это он? — кивкомголовы указывая на рассказчика. — Чума, — тяжело и односложно отозвался Хан. —Началось.

От его слов веяло зловонием разлагающихся тел и жирным дымомпогребальных костров, и эхом этих двух негромких слов Артему послышалисьпредупреждающий колокольный набат и вой ручной сирены.

На ВДНХ и в окрестностях эпидемий никогда не было, крыс, какразносчиков заразы, истребляли, к тому же на станции было несколько грамотныхврачей. Об этом Артем читал только в книгах, пара из которых попались емуслишком рано, оставив за собой глубокий след в его сознании и овладев надолгомиром его детских грез и страхов. Поэтому, услышав слово «чума», онпочувствовал, как взмокла холодным потом спина и чуть закружилась голова, иничего больше выспрашивать у Хана он не стал, вслушиваясь с болезненнымлюбопытством в рассказ худого в ватнике. — Но Рыжий не такой был мужик, непсихованный. Постоял молча пару минут и говорит: «Патронов дайте мне и пойду.Мне теперь с вами нельзя». Комбат прямо вздохнул от облегчения, я даже слышал.Ясное дело — в своего стрелять радости мало, даже если он больной. Дали ему дварожка, ребята скинулись. И ушел на север-восток, за Авиамоторную. Больше мы егоне видели. А Комбат потом спрашивает доктора нашего, через сколько времениболезнь проявляется. Тот говорит, анкубационный период у нее — неделя. Черезнеделю после контакта ничего нет — значит, не заразился. Комбат тогда решил,выйдем на станцию и неделю там стоять будем, потом проверимся. Внутрь Кольцанам, мол, нельзя, если зараза пройдет, все метро вымрет. И так целую неделю ипростояли. Друг к другу не подходили почти — кто знает, кто из нас заразный. Атам еще парень один был, его все Стаканом звали, потому что всякой баландывыпить очень любил. Так вот от него все вообще шарахались, а все от того, чтоон с Рыжим корефанил. Подойдет этот Стакан к кому — а тот от него через всюстанцию деру. А кое-кто и ствол наставлял — мол, отвали. Когда у Стакана водазакончилась, ребята с ним поделились, конечно, но так — поставят на пол иотойдут, а к себе никто не подпускал. А через неделю он пропал куда-то. Ктопотом чего говорил, некоторые брехали даже, что его какая-то тварь утащила, нотам туннели спокойные, чистые. Я лично думаю, что он просто сыпь на себезаметил, или под мышками набрякло, вот и сбежал. А больше в нашем отряде никтоне заразился, мы еще подождали, потом Комбат сам всех проверил. Все здоровые.

Артем подметил, что несмотря на это уверение, вокруграссказчика стало как-то пустовато, хотя места вокруг костра было не так ужмного, и сидели все вплотную, плечом к плечу. — Ты долго до сюда шел, браток? —негромко, но отчетливо спросил того коренастый бородач в кожаном жилете. — Ужедней тридцать, как с Авиамоторной вышли, — беспокойно поглядывая на него,ответил худой. — Так вот, у меня для тебя новости. На Авиамоторной — чума. Чуматам, понял?! Ганза закрыла и Таганскую, и Курскую. Карантин называется. У менязнакомые там, граждане Ганзы. И на Таганской, и на Курской в переходах огнеметыстоят, и всех, кто на расстояние действия подходит, жгут. Дезинфекцияназывается. Видно, у кого неделя инкубационный период, а у кого и больше, развы туда все же пронесли заразу, — заключил он, недобро понижая голос. — Да вычего, ребята? Да я здоровый! Да вот хоть сами посмотрите! — мужичок вскочил сместа и принялся судорожно сдирать с себя ватник и оказавшийся под нимнеимоверно грязный тельник, торопясь, боясь не успеть убедить.

Напряжение нарастало. Рядом с ним не осталось уже никого,все сгрудились по другую сторону костра, люди нервно переговаривались, и Артемуловил уже тихое клацание затворов. Он вопросительно посмотрел на Хана,перетягивая свой новый автомат с плеча в боеготовое положение, стволом вперед.Хан хранил молчание, но жестом остановил его. Потом он быстро поднялся инеслышно отошел от костра, увлекая за собой и Артема. Шагах в десяти он замер,продолжая наблюдать за происходящим.

Спешащие, суетливые движения раздевающегося в свете костраказались какой-то безумной первобытной пляской. Говор в толпе умолк, и действопродолжалось в зловещей тишине. Наконец ему удалось избавиться и от нательногобелья, и он торжествующе воскликнул: — Вот, смотрите! Я чистый! Я здоров!Ничего нет! Я здоров!

Бородач в жилете выдернул из костра горящую с одного концадоску и осторожно приблизился к нему, брезгливо всматриваясь. Кожа у того былатемная от грязи и жирно лоснилась, но никаких следов сыпи бородачу обнаружить,видимо, не удалось, потому что после придирчивого осмотра он громкоскомандовал: — Подними руки!