Артем пытался еще и дальше идти, зажмурившись, но запнулся ичуть не полетел на землю со всей своей поклажей. После этого он нехотя поднялвеки и долго еще шел молча, глупо улыбаясь. — Что это было? — спросил оннаконец. — Фантазии. Грезы. Настроение. Все это вместе, — отозвался Хан. — Ноэто так переменчиво. Это не твое настроение, и не твои грезы. Нас здесь много,и пока ничего не случится, но это настроение может быть совсем другим, и ты этоеще почувствуешь. Гляди-ка — мы выходим на Тургеневскую. Быстро же мыдобрались. Но останавливаться на ней ни в коем случае нельзя, даже для привала.Люди наверняка будут просить, но не все чувствуют туннель, большинство из нихне ощущает даже то, что доступно тебе. Нам надо идти дальше, хотя теперь этобудет все тяжелее.

Тем временем они ступили на станцию. Светлый мрамор, которымбыли облицованы стены, почти не отличался от того, что покрывал Проспект Мира иСухаревскую, но там и стены и потолок были так сильно закопчены и засалены, чтокамня было почти не разглядеть. Тут же он представал во всей своей красе и имтрудно было не залюбоваться. Люди ушли отсюда так давно, что никаких следов ихприбывания тут не сохранилось, но станция была в удивительно хорошем состоянии,словно ее никогда не заливало водой, и она не знала пожаров, и если бы некромешная темнота и не слой пыли на полу, скамьях и стенах, можно было быподумать, что на нее вот-вот хлынет поток пассажиров, или, известив ожидающихмелодичным сигналом, вползет поезд. За все эти годы на ней почти ничего непеременилось, и пусть Артем сам этого понять не мог, но еще отчим ему об этомрассказывал с недоумением и благоговением.

Колонн на Тургеневской не было. Низкие арки были вырублены вмраморной толще стен через долгие промежутки. Их фонари были слишкомслабосильными, чтобы прорвать мглу зала и осветить противоположную стену,поэтому создавалось впечатление, что за этими арками нет совсем ничего, толькочерная пустота, как будто стоишь на самом краю Вселенной, у обрыва, за которымкончается мироздание.

Они миновали станцию довольно быстро, и, вопреки опасениямХана, никто не изъявил желания остановиться на привал. Люди выгляделиобеспокоенно и встревоженно, и говорили все больше о том, что надо как можнобыстрее выбираться оттуда. — Чувствуешь — настроение меняется… — подняв палецвверх, словно пытаясь определить направление ветра, тихо отметил Хан. — Намдействительно надо идти быстрее, они чувствуют это шкурой не хуже меня со всеймоей мистикой. Но что-то мешает мне продолжать наш путь. Подожди здесь недолго,— он бережно достал из внутреннего кармана карту, которую называлПутеводителем, и, приказав остальным не двигаться с места, потушил зачем-тосвой фонарь и, сделав несколько долгих мягких шагов, канул во тьму.

Когда он отошел, от группки стоящих впереди людей, скоторыми они шли, отделился один, и, медленно, будто через силу, подойдя кАртему, спросил так робко, что Артем вначале не узнал даже того коренастогобородатого наглеца, который угрожал им на Сухаревской: — Послушай, парень,нехорошо это, что мы здесь стоим. Скажи ему, боимся мы. Нас, конечно, много, новсякое бывает. Проклят этот туннель, и станция эта проклята. Скажи ему, идтинадо. Слышишь? Скажи ему… Пожалуйста, — и, отведя взгляд, заспешил обратно.

Это его последнее «пожалуйста» как-то тряхнуло Артема,нехорошо удивило его. Сделав несколько шагов вперед, чтобы быть ближе к группеи слышать общие разговоры, он понял вдруг, что от прежнего его радостногободрого настроения не осталось и следа, в голове, где маленький оркестрик игралтолько что бравурные марши, теперь удручающе пусто и тихо, только слышныотголоски ветра, подвывающего уныло в туннелях, лежащих впереди. Артем затих.Все его существо замерло, тягостно ожидая чего-то, предчувствуя какие-тонеотвратимые перемены, и не зря: через долю мгновения будто незримая теньпронеслась стремительно над ним, и стало отчего-то холодно и очень неуютно,покинуло то ощущение спокойствия и уверенности, что безраздельно властвовалоим, когда они вступали в туннель, когда ему привиделось небо. Тут Артем ивспомнил слова Хана о том, что это не его настроение, не его радость, и не отнего зависит перемена состояния. Он нервно зашарил лучиком вокруг себя — нанего навалилось гнетущее ощущение чьего-то присутствия. Тускло вспыхивалзапыленный белый мрамор, плотная черная завеса за арками не отступала отпанических метаний луча, от чего иллюзия того, что за ними мир заканчивается,все усиливалась. Не выдержав, Артем чуть не бегом бросился к остальным. — Иди кнам, иди, пацан, — скзал ему кто-то, чьего лица он не разглядел — они, видно,тоже старались экономить батареи, — не бойся. Все ж ты человек, и мы человеки.Когда такое творится, человеки должны заодно быть. Ты ж тоже чуешь?

Артем охотно признался, что витает в воздухе что-то, что ончует, и с удовольствием, от страха делаясь непривычно болтливым, принялсяобсуждать с теми свои переживания, но его мысли при этом постоянно возвращалиськ тому, куда подевался Хан, отчего его уже больше десяти минут ни слуху, ни духу.Он ведь сам прекрасно знал, и Артему говорил, что нельзя в этих туннелях поотдельности, только вместе надо, в этом и спасение. Как же он от них отделился,как осмелился бросить вызов негласному закону этого места, неужели попростузабыл о нем, или, может, понадеялся на волчье свое чутье? В первое Артему неверилось как-то, ведь обмолвился Хан, что три года своей жизни потратил он наизучения, на наблюдения за этим странным местом, а ведь и одного разадостаточно услышать единственное это правило — не идти по одиночке, чтобы доозноба, до холодного пота бояться потом вступить в тот туннель одному.

Но, не успел он обдумать еще, что же могло случиться с егопокровителем там, впереди, как тот возник бесшумно рядом с ним, и людиоживились. — Они не хотят больше стоять здесь. Им страшно. Пойдемте скореедальше, — попросил Артем. — Я тоже чувствую здесь что-то. — Им не страшно еще,— уверил его Хан, беспокойно оглядываясь назад, и Артему почудилось, что еговсегда твердый хрипловатый голос дрогнул, когда тот продолжил. — И тебе неведомеще страх, так что не стоит сотрясать воздух такими слова зря. Страшно — мне. Изапомни, я не бросаюсь такими словами. Мне страшно, потому что я окунулся вомрак за станцией. Путеводитель не дал мне сделать следующего шага, иначе япогиб бы неминуемо. Мы не можем идти дальше вперед. Там кроется нечто, я знаюэто. Но там темно, мой взор не проникает вглубь, и я не знаю, что именноподжидает нас нам. Смотри! — быстрым движением поднес он к глазам ту самуюкарту, — видишь? Да посвети же сюда! Смотри на перегон отсюда к Китай-Городу!Смотри! Неужели ты ничего не видишь?

Артем всматривался в этот крошечный отрезок на схеме такнапряженно, что заболели глаза. Он не мог различить ничего необычного, нопризнаться в этом Хану не нашел смелости. — Слепец! Неужто ты ничего не видишь?Да он весь черный! Это смерть! — прошептал Хан и рывком отнял карту.