зачесанными наверх назад черными волосами, покрашенными хной, и круглых очках в оправе из желтого металла.

Она оторвалась от чтения отпечатанного на листе желтовато-белой бумаги, спросила строго на немецком языке с испанским акцентом:

— Вы по какому вопросу, камрад?

— Доброволец. Перевожусь из Барселоны, служил командиром центурии в ОПСК. Для них я слишком ценный специалист, — ответил я и дал ей свою ксиву. — К кому мне обратиться?

Женщина прочитала мой документ и предложила, показав на стулья, стоявшие у стены напротив стола:

— Подождите, я доложу о вас камраду Лукачу.

Товарищ Лукач оказался полноватым сорокалетним евреем с ухоженным лицом с треугольными усиками под носом. Он встал из-за стола, заваленного бумагами, пожал руку и показал на один из двух стульев по другую сторону.

— Судя по прозвищу, ты швейцарец? — немного картавя, спросил он на немецком языке.

Судя по акценту, уроженец Австрийской империи, может быть, венгр.

— Да. Из кантона Женева, — ответил я.

— Это очень хорошо! Значит, французский тоже знаешь! — обрадовался он.

— И еще итальянский, испанский, английский и русский, — выдал я сокращенный список.

— Превосходно! У нас люди из разных стран, и так не хватает полиглотов, чтобы помочь им общаться! — продолжил он восхищаться, после чего перешел к, видимо, главному для него вопросу: — Тебя направило ОПСК. Ты коммунист?

— Беспартийный антифашист, — признался я.

— Тоже хорошо, — немного огорченно произнес он. — Из твоего направления я сделал вывод, что ты воевал не только у них, но и до Испании.

— Участвовал в Великой войне, — сообщил я.

Так сейчас называют Первую мировую.

— На чьей стороне? — задал он следующий вопрос.

— Это не важно, — сказал я.

— Ты мне не доверяешь⁈ — обиделся он.

— Именно тебе доверяю, но, хорошо зная безалаберных испанцев, не хотел бы, чтобы информация обо мне попала швейцарскому правительству. Наша страна придерживается нейтралитета, поэтому служба в иностранной армии считается уголовным преступлением, — объяснил я.

— Да, есть такая проблема, — согласился он и продолжил опрос: — Род войск, звание, должность, если не секрет?

— Не секрет. Начал, как призванный из резерва офицер-артиллерист, дослужился до капитана, командира батареи, потом был переведен в авиацию — до войны окончил авиашколу — и поднялся до майора, командира авиаотряда. Шестьдесят восемь боевых вылетов, шесть сбитых самолетов, — немного приврав, рассказал я.

— Барселонские камрады правильно поступили, отправив тебя в интернациональные бригады! Нам катастрофически не хватает старших командиров! — опять возрадовался камрад Лукач. — Самолётов у нас пока нет, но пушки привезли. Будешь командиром батареи в моей Двенадцатой бригаде. Учти, тебе придется самому отобрать и обучить людей, как можно скорее.

— Постараюсь, — скромно пообещал я.

55

Вот уж не думал, что мне придется воевать в Испании, командуя батареей российских трехдюймовок образца тысяча девятьсот второго года. На них удлинили ствол с тридцати до сорока калибров, увеличили угол возвышения с семнадцати до тридцати семи градусов, установили балансировочный механизм и новый панорамный прицел. В итоге подросли дальность стрельбы почти на пять километров и начальная скорость снаряда. Теперь есть и бронебойные. Обещают пробитие пятидесяти пяти миллиметров брони на дистанции пятьсот метров при угле встречи шестьдесят градусов и все семьдесят пять при угле девяносто. То есть любой нынешний танк прошьет насквозь. Зато транспортировка все еще на конной тяге со средней скоростью семь километров в час.

В моей батарее четыре орудия. На каждую расчет семь человек. Отобрал немцев, как наиболее образованных и дисциплинированных, только возничие были испанцами. В Двенадцатой бригаде имени Гарибальди, отведенной в тыл на пополнение после кровопролитных боев на подступах к Мадриду, командиром которой был камрад Лукач и к которой по его требованию прикрепили меня вместе с батареей, испанцев немногим более половины, хотя называется итальянской. Первый батальон состоит якобы из немцев, второй — якобы из итальянцев и третий — якобы франко-бельгийский. Есть еще две пулеметные роты и наша батарея.

Пехотинцев день-деньской гоняют по плацу или штыбуют коммунистической пропагандой. Какой-нибудь идейный балабол залезает на трибуну и часа два-три толкает речь. Рядом с ним переводчик, а иногда два или три, которые по очереди переводят его пламенные словеса. Солдаты стоят в строю, курят втихую, выпуская дым вниз, или негромко переговариваются, не вникая в услышанное. Я всего раз потратил время на такого болвана, после чего сразу после довольно сытного завтрака, который состоял из макаронного супа, омлета, тушеного мяса или жареной рыбы, белого вина и кофе или чая, начал уводить батарею на учения за город. Поскольку нас было мало и с пушками на плацу не потренируешься, остальным места не хватит, командование не возражало.

Обычно выезжали на защищенное от холодных ветров место, где мои подчиненные готовили пушки к бою и заряжали, наводили, а потом разряжали. Я долго объяснял немцам, как наводятся орудия, пока не определил восьмерых самых толковых. Одна половина стала командирами-наводчиками, а вторая заряжающими-заместителями, так сказать, запасной скамейкой. У меня всего одна буссоль, дальномер и бинокль немецкой фирмы «Цейс», отобранные у пленного испанского лейтенанта, поэтому больше ничему своих артиллеристов не учил. Хватит того, что сумеют выставить переданные мной целеуказания и выстрелить.

Обычно на этом учения и заканчивались. Боевые стрельбы были всего раз. Выпустили по три осколочных снаряда прямой наводкой по обрывистому склону холма, чтобы никого не зацепить ненароком. Командование предупредил заранее, но все равно в городе случился переполох. Кто-то пустил слух, что прорвались франкисты — и одни ударились в бега, другие начали менять флаг на своем доме, а третьи, обитатели казарм, приготовились к круговой обороне. Виновным объявили меня.

Позанимавшись и отдохнув на природе, к обеду возвращались в казармы. Обычно второй и третий приемы пищи ничем не отличались от первого, разве что вместо омлета давали тушеные овощи. После обеда, как положено, сиеста, несмотря на то, что была зима, пусть и не очень холодная. Обитателей северных стран этот местный обычай бесил, но, поскольку аборигены составляли большинство, ничего не могли поделать. После ужина солдаты, кто не в наряде, разбредались по Альбасете. Большая часть отправлялась в забегаловки пропустить литр-два винишка и поболтать за жизнь солдатскую. Меньшая — в бордели, которых в радиусе один километр было не меньше сотни. Это не считая, так сказать, индивидуальных предпринимательниц, которые могли обслужить по-быстрому в ближнем темном закутке. Цены от двадцати песет до двухсот, возможны варианты. Презервативов было мало и стоили