Ла Барр[26], казненный при Людовике XV,возможно заслужил бы великих почестей несколько лет спустя. Вообще нет на земледвух народов, которые были бы добродетельны на один манер, выходит, задобродетелью не стоит ничего реального, ничего изначально хорошего, и она незаслуживает нашего поклонения. Ею надо пользоваться как простым инструментом,притворно принимать добродетель страны, в которой живешь, чтобы те, ктопрактикует ее по убеждению или по государственной необходимости, оставили тебяв покое, и чтобы эта добродетель в силу своего могущества предохраняла тебя отпокусительства людей, проповедующих порок. Но повторяю еще раз: все это зависитот обстоятельств и не свидетельствует в пользу непререкаемости. Впрочем, естьдобродетели непереносимые для некоторых людей. Порекомендуйте целомудриераспутнику, воздержанность — пьянице, благодушие — жестокому злодею, и выувидите, как природа, более могущественная, чем ваши советы и ваши законы,сломает все оковы, которые вы хотите навязать, и вам придется признать, что тадобродетель, которая противоречит страстям или клеймит их, может сделатьсяочень опасной. Такое произойдет с людьми, которых я упомянул, и они конечнопредпочтут пороки, ибо это единственные способы или состояния, лучше всегосоответствующие их физической или моральной конституции. Согласно этой гипотезеполезными можно назвать пороки. Иначе как может быть полезной добродетель, есливы считаете таковым какой-нибудь порок? Вам внушили, что добродетель полезнадля других и в этой связи она хороша, так как если я делаю только то, чтохорошо для других, в свою очередь я должен получить от них только хорошее, тоесть доброе. Берегись, Жюстина: это элементарный софизм. За малую толику добра,которое я получаю от других по той причине, что они практикуют добродетель вответ на мое вынужденное добро, я лишаю себя тысячи нужных мне вещей: сталобыть, — отдавая много и получая мало, я проигрываю; я испытываю много злаот лишений, которые терплю, чтобы оставаться добродетельным, оттого, что неполучаю соответствующего вознаграждения. А раз договор несправедливый, почему ядолжен подписать его? И не разумнее ли прекратить давать людям благо, котороеприносит мне столько зла? Рассмотрим теперь неприятности, которые я могудоставить другим, если буду порочен, и зло, которое в свою очередь испытаю отних, если все будут похожи на меня. Принимая всеобщность порока, я, разумеется,рискую, с этим я согласен, но этот риск, вернее, связанные с ним переживаниякомпенсируются удовольствием, испытываемым мною оттого, что я подвергаю риску идругих людей. В таком случае все приблизительно в одинаковой мере счастливы, нотакого быть не может в обществе, где одни люди добрые, другие — злые, потомучто подобное смешение порождает бесконечные ловушки, которых просто-напросто небывает в противоположном случае. В обществе смешанном все интересы противоречатдруг другу, вот вам и источник бесчисленных несчастий; в среде, полностью порочной,все интересы одинаковы, каждый индивид имеет одинаковые вкусы и наклонности,все идут к одной цели, и все счастливы. Глупцы могут возразить, что зло неделает человека счастливым… Согласен, если только все договорятся творить однодобро. Но попробуйте пренебречь тем, что вы называете добром, и уважать толькото, что зовется у вас злом, тогда все с удовольствием будут творить последнее ине потому, что это будет позволено (очень часто дозволенное, напротив, теряетсвою привлекательность), но потому, что страх запретов уменьшает удовольствиеот порока, внушенное природой. Возьмем к примеру общество, в котором инцестрассматривается как преступление. Подверженные такой страсти будут несчастливы,так как общественное мнение, законы, религиозный культ — все это испортит имвсякое удовольствие; тот, кто хочет предаваться этому пороку, но боитсязаконов, также несчастен, таким образом закон, запрещающий инцест, будетпорождать недовольство. А в соседнем обществе, где инцест не являетсяпреступлением, его противники не будут несчастными, зато его сторонникинаверняка будут счастливы, следовательно, закон, разрешающий это занятие, лучшеслужит благу людей, нежели запреты. То же самое можно сказать о всех другихвещах, называемых по глупости порочными. Если посмотреть на наш мир под этимуглом зрения, мы увидим толпу несчастных: там, где все разрешено, никто нежалуется, потому что тот, кто любит необычные удовольствия, наслаждается имибез страха, тот, кто к ним равнодушен, нисколько от них не страдает. В преступномобществе все люди либо довольны, либо пребывают в безразличном состоянии, вкотором нет ничего обременительного, следовательно, не может ваша хваленаядобродетель дать счастье всем членам общества; так пусть ее поклонники негордятся почитанием, которое им оказывается по причине несовершенногоустройства общества — это лишь дело случая, но в сущности этот культ нелеп инадуман и не делает добродетель привлекательнее. Напротив того, порок всегдасопряжен с приятными моментами, только в нем можно обрести счастье, он одинвоспламеняет и поддерживает страсти, и тот, кто подобно мне избрал его своейпривычкой, не в состоянии от него отказаться. Я знаю, что предрассудки егопобеждают, что иногда над ним торжествует людское мнение, но на свете нетничего отвратительнее предрассудков и ничего, заслуживающего большегоосуждения, чем общественное мнение. Как сказал Вольтер, это мнение правитмиром, так не признать ли, что оно, как и все правители, имеет власть,основанную на условностях и случайностях? Да и что может значить для менямнение людей? Какое мне дело, что они думают обо мне — главное, чтобы я находилрадость в своих принципах! Если мне неизвестно чужое мнение, оно не делает мненичего плохого, а если мне его тычут в нос, ну что ж, это мне — доставит лишнееудовольствие, да, именно удовольствие, так как презрение со стороны дураков дляфилософа приятно: приятно игнорировать общественное мнение, а вершина мудростизаключается в том, чтобы не обращать на него внимания. Часто добродетельпохваляется всеобщим уважением, но скажите, что выигрывает человек, которогокто-то уважает? Кроме того, чужое уважение оскорбляет гордость: порой я могуполюбить того, кого презираю, но никогда не сумею полюбить того, кого почитаю,и у последнего всегда будет множество врагов. Поэтому не стоит колебаться междуэтими двумя способами жизни: добродетелью, которая приводит лишь к самомубессмысленному и самому скучному бездействию, и пороком, в котором человекнаходит все, что есть самого сладостного на земле.

Вот какой была жуткая логика порочных страстей Родена, имягкое и естественное красноречие Жюстины не могло справится с такимисофизмами. Зато Розали, более податливая и менее развращенная, Розали,испытывавшая ужас от того, чем ей приходилось заниматься, понемногу прислушиваласьк советам своей подруги. А наша наставница жаждала преподать юной ученицепервые уроки религии. Впрочем, здесь не помешала бы помощь духовника, но его,увы, в доме не было: Роден презирал всех священнослужителей так же искренне,как и культ, который они проповедовали, и ни за что на свете не потерпел бы ихприсутствия возле своей дочери. Равно невозможно было отвести девочку кисповеднику: Роден не отпускал дочь из дома без сопровождения. Поэтомуприходилось ждать подходящего случая, а пока Жюстина исправно наставляла своюподопечную; прививая ей вкус к добродетелям, она приобщала ее к религии; онаобъясняла ей религиозные догматы, открывала священные тайны и, объединяя вмолодом сердце эти два чувства, она незаметно делала их необходимыми длябудущего счастья девочки.