— Ты что пытаешься окончательно свести меня с ума, Мередит?

— Успокойся на минуту, и я все объясню, — попросила Мередит,показывая на Мэтта.

Только сейчас Филип увидел спутника Мередит:

— Сукин сын!

— Это не то, о чем ты думаешь, — вскрикнула Мередит. — Мыженаты!

— Что?!

— Женаты, — повторил Мэтт спокойным, неумолимым голосом.

Филип в мгновение ока угадал, почему дочь так поспешно вышлазамуж за человека, которого едва знала. Она беременна!

— Иисусе! — взорвался он.

Потрясенное жалкое лицо, тоскливый гнев в голосе ранилиМередит больше, чем все, что он смог бы сказать и сделать. Она посчитала, чтона этом самое худ шее кончилось, но оказалось, что это было всего лишь началом.Потрясение и скорбь быстро сменились бешеной яростью. Повернувшись на каблуках,Филип приказал обоим немедленно идти в кабинет и захлопнул дверь с грохотом,потрясшим стены.

Полностью игнорируя Мередит, он метался по кабинету, словноразъяренная пантера, и в каждом взгляде, брошенном на Мэтта, сверкала злобнаяненависть. Время тянулось бесконечно, пока он кричал на новоявленного зятя,обвиняя его во всех грехах, от насилия до разбойного нападения, и бесился всебольше, потому что в ответ на все тирады Мэтт лишь плотнее сжимал губы,бесстрастно, спокойно, так что со стороны казалось, будто он замкнулся вугрюмом равнодушии.

Дрожа от нервного возбуждения, умирающая от стыда, Мередитсидела рядом с мужем на том диване, где они впервые любили друг друга. Она быланевыносимо расстроена и измучена и даже не поняла сначала, что отец не столькообозлен ее беременностью, сколько тем, что она имела глупость выйти замуж зажадного охотника за приданым, «амбициозного дегенерата из низших слоев».Наконец, исчерпав слова, Филип бросился в кресло и замер в, зловещем молчании,не сводя глаз с Мэтта, постукивая концом ножа для разрезания писем, лежавшегона письменном столе.

Чувствуя, как саднит горло от непрошеных слез, Мередитпоняла, как ошибался Мэтт. Отец никогда не поймет и не примет ее брака. Онпросто выкинет ее из жизни, совсем как в свое время мать, и несмотря на все ихпротиворечия и споры в последнее время, Мередит была совершенно убита. Мэттоставался почти незнакомцем, а вскоре она лишится и отца, единственного родногочеловека. Нет смысла пытаться объяснять или защищать Мэтта, потому что каждыйраз, когда она прерывала очередную гневную тираду, отец либо не обращал на неевнимания, либо злился еще больше.

Встав, Мередит с достоинством, на которое только быласпособна, объявила:

— Я собиралась пожить здесь до отъезда в Южную Америку, ноэто, очевидно, невозможно. Сейчас поднимусь наверх, захвачу несколько платьев,и мы уедем.

Она повернулась к Мэтту, чтобы попросить его подождать околомашины, но отец перебил ее напряженным звенящим голосом:

— Это твой дом, Мередит, и принадлежит тебе. Нам с Фарреломнеобходимо поговорить наедине.

Мередит это не понравилось, но Мэтт коротким кивком попросилее уйти.

Когда за ней закрылась дверь, Мэтт ожидал очередного взрыва,но Бенкрофт, кажется, сумел овладеть собой. Он сидел за столом, сцепив руки,разглядывая Мэтта несколько долгих томительных минут, по-видимому, решая, каклучше втолковать зятю то, что собирался сказать. Бешенство и крики ни к чему непривели, так что теперь Филип, вероятно, попробует добиться своего другимиметодами. Однако Мэтт не ожидал, что Бенкрофт сумеет найти его единственноеуязвимое место — в том, что касалось Мередит: сознание собственной вины. Крометого, Мэтт не представлял, что Бенкрофт с такой убийственной точностью выберетслова.

— Мои поздравления, Фаррел, — с горечью бросил он,саркастически ухмыляясь. — Соблазнили и наградили ребенком невиннуювосемнадцатилетнюю девчонку, у которой вся жизнь впереди — она могла быполучить образование в колледже, путешествовать по всему миру и иметь все самоелучшее.

И, пронзив Мэтта пренебрежительным взглядом, добавил:

— Знаете ли вы, почему у нас существуют клубы, подобные«Гленмуру»?

Мэтт продолжал молчать, и Филип ответил за него:

— Затем, чтобы оградить наши семьи и дочерей от такихвтируш-подонков, — как вы.

Бенкрофт, казалось, почувствовал, что больно ранил Мэтта, ис инстинктом вампира продолжал высасывать кровь:

— Мередит восемнадцать, а вы украли ее юность — она еще неготова быть женой и матерью. А теперь еще и пожелали тащить ее в какую-то Богомзабытую глушь и заставить жить в рабочем поселке, как жалкой оборванке. Я бывалв Венесуэле, хорошо знаком с Бредли Соммерсом и прекрасно знаю, где онсобирается производить бурение, что это за места и каково там приходится людям.Придется прорубать мачете тропы в джунглях, чтобы добраться от поселка,считающегося в тех местах оплотом цивилизации, до буровой. После каждого новогодождя дорожки исчезают. Все припасы доставляются вертолетами — ни телефонов, никондиционеров, никаких удобств! И в эту влажную адскую дыру вы собираетесьвезти мою дочь?

Подписывая контракт, Мэтт уже знал: сто пятьдесят тысячдолларов премии легко не достанутся, компания наверняка выплачивает компенсациюза некоторые лишения, но был уверен, что сумеет сделать для Мередит всенеобходимое. Несмотря на отвращение к Филипу Бенкрофту, Мэтт понимал, что тотимеет право беспокоиться за дочь. Впервые с той минуты, как Мэтт переступилпорог кабинета, он решил заговорить:

— В шестидесяти милях есть большая деревня, — хладнокровносообщил он.

— Бред! Шестьдесят миль — это восемь часов на джипе, если,конечно, тропа, которую вы прорубили, еще не успела зарасти. Или намереваетесьзаточить мою дочь в деревне на полтора года? А когда собираетесь навещать?Насколько я понимаю, там приняты двенадцатичасовые смены.

— На буровой построены коттеджи, — возразил Мэтт, хотяподозревал, что, вопреки уверениям Соммерса, они вряд ли пригодны для непривыкшей к трудностям молодой женщины. Кроме того, Бенкрофт был прав: там исильному мужчине трудно выжить. Оставалось надеяться лишь на то, что Мередитпонравится Венесуэла и что она посчитает свое пребывание там чем-то вродеприключения.

— Да, прекрасное будущее вы ей предлагаете, — с уничтожающимпрезрением фыркнул Бенкрофт. — Хижина на буровой или лачуга в заброшеннойдеревне, на краю света.

И, проворачивая словесный нож в ране, продолжал:

— У вас толстая шкура, Фаррел, должен признать. Вынесли все,что я тут наговорил, не моргнув глазом. Но есть ли у вас совесть? Продали своимечты моей дочери в обмен на всю ее жизнь. Так вот, у нее тоже были мечты,подонок вы этакий! Мередит хотела поступить в колледж, с детства любила одногочеловека… сына банкира, кто мог бы подарить ей весь мир. Она не знала, что мнеоб этом известно. А вам говорила что-нибудь?