Пройдя десяток шагов, он обернулся и с неприятным удивлениемувидел, что прохожий догоняет его. Олега Борисовича отчего-то поразило, что втемноте он не может разглядеть лица. Он даже не мог понять, мужчина или женщинаидет за ним – по обе стороны переулка стояли заборы, дома выходили на другуюсторону, и свет из окон не освещал узкий, заросший травой проход. Единственныйфонарь горел далеко на главной дороге.

– Добрый вечер! – громко сказал Вотчин, решив непозориться, удирая неведомо от кого по сельским закоулкам.

Ответа не последовало, и он, плюнув на приличия, решительнопошел по траве, убыстряя шаги. Оборачиваться ему не хотелось, но в какую-тосекунду он не выдержал и посмотрел назад. Человека не было.

– Что за шутки… – начал было Олег Борисович иосекся. „Куда он пропал?“

Ощущение опасности не покидало его. Вдалеке высокий голосвыводил под гармошку песню, и от этого Вотчин острее чувствовал, что стоит втемном переулке совершенно один. И если что-то случится, никто не придет ему напомощь.

„Что за мысли? – оборвал он себя. – Какая помощь?Спятил, уважаемый Олег Борисович? Иди домой“.

Человек, нырнувший в незаметную щель между заборами, оченьторопился. Ему нужно было обогнуть четыре дома, чтобы выйти там, гдепересекались два переулка, один из которых вел к дому старухи Авдотьевны. Местоздесь было глухое, заросшее кустами лопуха и крапивой. „Хорошо, что он этойдорогой пошел, – думал человек на бегу. – Так бы, глядишь, заорал – ис дороги его бы услышали. Или из домов. А здесь и заорать не успеет“.

Вотчин углублялся в переулок все дальше от света фонаря наглавной дороге, когда непонятное чувство заставило его остановиться. Хозяйкахорошо описала ему короткий путь от дома Левушина до ее собственного, и ОлегуБорисовичу оставалось повернуть направо и пройти тропинкой между заборами. Ноповорачивать ему не хотелось.

Он обернулся – позади никого не было. Присмотрелся ктропинке, но разглядел только, что идти предстоит мимо высоких стеблей, всумерках показавшихся ему усами огромных насекомых. Налетевший ветерокпошевелил усы, и Вотчин поежился, хотя было тепло.

– Крапива! – вслух сказал он с притворнойдосадой. – Надо же… Придется возвращаться.

Олег Борисович пошел обратно, чувствуя нарастающееоблегчение от того, что ему не придется идти темной тропой между высоких глухихзаборов. „Тропинками пройдешь, – передразнил он хозяйку, – путьсрежешь! Нет уж, уважаемая Марья Авдотьевна. Срезайте сами. А я уж как-нибудь…“

Мысли Вотчина прервал шелест за спиной, и, оглянувшись,коллекционер с ужасом увидел в одном шаге от себя человека в темном мешковатомкостюме, на голову которого был нахлобучен белый марлевый мешок с прорезями дляглаз.

Именно мешок и привел коллекционера в оцепенение. Он замер,на секунду потеряв всякую способность к сопротивлению, и за эту секундупреследователь сделал последний шаг, отделявший его от Олега Борисовича. Вузких прорезях мешка Вотчин увидел голубые глаза, а в них то, что привело его вчувство и заставило действовать. Он вскрикнул, в отчаянном порыве бросился напреследователя и толкнул его изо всех сил. Сверкнуло длинное лезвие, инападающий, потеряв равновесие, упал в кусты, забарахтался в них, а Вотчинпомчался скачками к желтому кругу фонаря, казавшемуся очень далеким.

Он бежал, не оглядываясь, и боялся кричать, чтобы непотратить остаток сил на крик. Добежав до крайнего забора, обернулся на ходу ичуть не упал, споткнувшись о какую-то палку.

Преследователь исчез. Вотчин, тяжело дыша, обшарил взглядомулочку, но человек с белым мешком на голове испарился, словно его и не было.Олег Борисович вспомнил сверкнувшее лезвие, сел на мокрую от вечерней росытраву и взялся за сердце. На лбу у него выступил холодный пот.

Отдышавшись и чуть придя в себя, он встал и быстро пошел поулице, оглядываясь через каждые три шага и вздрагивая от гавканья собак зазаборами. Навстречу ему попалась компания мальчишек лет шестнадцати, оглядевшихОлега Борисовича с насмешливым враждебным любопытством. Вотчин их понимал:начинающий лысеть мужичок в мокрой от пота рубашке и перепачканных травоюбрюках выглядел нелепо. Он провел рукой по влажной лысине и остановился,переводя дыхание. До дома хозяйки оставался один прогон.

Вотчина вдруг накрыл страх, что его догонят и убьют даже наширокой улице, перед желтыми окнами, свет из которых мягко ложился на кусты впалисадниках. Он снова оглянулся, вышел на середину дороги – чтобы тот, в беломмешке, не выскочил из ближайших кустов. Для уверенности Олег Борисович нащупалв кармане деревянную русалку и не выпускал ее из руки до самой калитки, закоторой стояла, дожидаясь его, Марья Авдотьевна.

– Долго же ты, батюшка, ходил, – укоризненнозаметила она, открывая калитку. – Ужинать пора. Или тебя у Левушиныхкормили?

Олег Борисович покачал головой.

– А ты что бледный-то какой? – встревожиласьстарушка.

– Все в порядке. – Вотчин нервно огляделся вокруги шмыгнул в дом.

Он настоял на том, чтобы Марья Авдотьевна заперла дверь, исобственноручно проверил засов. Успокоился Олег Борисович только под болтовнюхозяйки за ужином. Перед сном он вынул русалку из кармана, положил на подушку исмотрел на нее до тех пор, пока ему не стало казаться, что в темноте фигуркаменяет очертания, превращаясь то в рыбу, то в бутон цветка.

– Нет уж, – пробормотал Вотчин, не отдавая себеотчета в том, что говорит, – никому тебя не отдам. Не отдам!

Пашка Буравин напевал с самого утра. Сначала на негопокосился отец, затем удивилась мать, а потом и поздно поднявшаяся тетка Зинапошутила над племянником. Надо сказать, что пел Пашка фальшиво и всякую ерунду,что на ум придет, но ему самому было приятно себя слушать. „Влюбился“, –посмеивалась тетка Зина.

Влюбился! Ха! Да от влюбленности ничего хорошего не бывает,чего там петь? Одни проблемы да драки. Пашка машинально потрогал нос и,убедившись, что нос у него прямой, вновь приободрился.

– Что ты все напеваешь? – не выдержаламать. – Чему радуешься-то, а? Человека вчера убили, а он песни поет!

Пашка замолчал. Не мог же он сказать матери, что поет именноиз-за того, что человека убили! Точнее сказать, не из-за того, что убили, а из-затого, кого убили! А убили неизвестного Буравину парня, младшего из троихбратьев, живущих в соседнем селе Красных Возничах.

„Надо ж было так ошибиться, – думал Пашка, таская дляматери воду из колодца. – Не дурак ли я, а?“ И критично признавал, что да,дурак он, Паша Буравин. Кто, кроме дурака, мог поверить в какую-то деревяннуюрусалку? „Желание исполнилось! – передразнил самого себя Пашка. – Ой,я человека убил! Так перепугался, что и не догадался спросить у мальчишки,откуда убитый-то. А спросил бы – и не мучился всю ночь, не бегал к тетке Марьечуть свет, не возвращал бы ей игрушку. Эх, жалко – подарил бы ее тете Зине“.