больше, чем от нас. Офицеры разряжены, как на парад. Я посоветовал Креветке отобрать метких бойцов, чтобы отстреливали командиров, после чего нижние чины разбегались, огибая танкетки по дуге большого круга. Поле боя было пристреляно нами. Когда атакующие выходили на такое место, я передавал приказ, даже не заглядывая в блокнот. Хватало двух, редко трех залпов — и атака захлебывалась. Перед окопами франко-бельгийского батальона оставались десятки трупов и иногда танкетки, которые наша пехота навещала по ночам, пытаясь утащить в тыл (не нашли трактор) или свинтить пулеметы. Заодно собирали патроны, с которыми были проблемы.

Наша батарея надоела противнику, и однажды утром во время отражения очередной атаки, по нам открыли огонь из немецких гаубиц калибром сто пять миллиметров. Четыре орудия установили на холме километрах в пяти от меня, не сочтя нужным замаскировать. Главным недостатком гаубиц была малая дальность стрельбы — всего девять километров. К этому надо добавить невысокий уровень профессионализма испанских офицеров-артиллеристов. Дворяне, не усложнявшие себе детство хорошим школьным образованием, предпочитали служить в пехоте или кавалерии. В те рода войск, где нужно знания, превышающие умение считать до ста, обычно шли простолюдины, которые по большей части перешли на сторону республиканцев.

После второго пристрелочного выстрела я обнаружил вражескую батарею, вычислил направление и примерное расстояние, после чего передал целеуказание своей. Первый наш снаряд лег с перелетом и левее, второй с недолетом правее. Фугасных снарядов у нас было намного больше, потому что на пехоту их не тратили, поэтому отгрузили гаубицам шесть залпов. После первого враги тут же прекратили стрелять, хотя их снаряды взрывались неподалеку от наших трехдюймовок, нервируя расчеты. Еще два-три их залпа — и неизвестно, чем бы закончилась артиллерийская дуэль. Калибр у них больше на треть, и примерно на столько же разрушительнее снаряды. У моих подчиненных нервы оказались крепче. Больше гаубицы не стреляли. По крайней мере, на нашем участке фронта.

После сиесты к нам приехал на роскошном автомобиле «испана-суиза» вишневого цвета командир Двенадцатой бригады генерал Лукач и поздравил батарею со «значительным вкладом в победу над националистами», пообещав наградить всех медалью «За заслуги». Не знаю, кто ему сообщил о нашей победе над батареей гаубиц. Креветка вечером в ресторане божился, что это не он.

После поздравлений и обещаний командир бригады отозвал меня в сторону и сообщил:

— К нам прислали несколько молодых офицеров-артиллеристов. Испанского языка не знают. Мы решили прикрепить двух к твоей батарее, чтобы поделился с ними боевым опытом, помог влиться в наши ряды.

— Без проблем, — согласился я.

Они приехали на следующее утро. На командный наблюдательный пункт их привел один из моих подчиненных, вздохнув облегченно, потому что был заподозрен в намерении отвести к врагам. Обоим двадцать три года. Судя по смирённым взглядам, женатые. На голове темно-синие пилотки с помпоном на коротком шнурке, пришитом к верхнему переднему углу, из-за чего при наклоне головы висюлька оказываются на уровне носа. Почему-то мне кажется, что это вариант морковки перед носом осла. Прическа полубокс, как здесь не стригутся. Лица напряженные, недоверие прямо таки сочится из пор. Видимо, замполиты наштыбовали их пропагандой по самые гланды. Одеты в серые комбинезоны, как большинство солдат Республиканской армии, но обуты в яловые сапоги, что большая редкость, тем более, для артиллеристов, которым грязь месить по дорогам и полям не приходится. Увидев, что привели на КНП, оба немного расслабились.

Поздоровавшись с ними за руку и отпустив провожатого, я представился и спросил:

— Как вас называть, камрады?

Один представился Мигелем, второй — Педро.

— Значит, Миша и Петя? — задал я уточняющий вопрос.

— Лучше называть испанскими именами, — потребовал первый.

— Как будто никто не знает, что вы из СССР! Да у вас на лицах это написано. Улыбаться научитесь. Здесь такими смурными не ходят, даже бездомные попрошайки, — насмешливо произнес я, заставив обоих покраснеть от смущения. — Ладно, мне без разницы. Не важно, как зовут кошку, если она ловит мышей. Будете здесь первые пару атак. Покажу, как надо делать, посмотрю, что умеете, а потом перейдете на батарею командовать двумя орудиями каждый.

После чего погонял их по полной программе, заставив проделать то же, что сам, когда расположился здесь. Оказалось, что дело знают. Видимо, царские офицеры-артиллеристы успели передать опыт. В этот день франкисты в атаку не ходили. Наверное, ждали пополнение, потому что в последней участвовало слишком мало солдат. До обеда и сиесты оставалось время, и я проинструктировал советских офицеров, как вести себя с аборигенами и продиктовал несколько самых ходовых фраз из тех, о которых комиссары умолчали.

— Откуда вы так хорошо знаете русский язык? — поинтересовался Педро.

Они обращаются ко мне строго на «вы», хотя в Республиканской армии принято на «ты», даже к генералам.

— Вырос в царской России. В начале семнадцатого мой самолет сбили над Болгарией, вышел в Грецию, потом оказался во Франции. Узнал, что случилась революция, там и остался. В Гражданской войне не участвовал, — подробно ответил я.

— Так вы еще и летчик⁈ — удивился он.

— Я многосторонняя личность. Был командиром летного отряда на Румынском фронте, — рассказал я.

— Мой отец воевал в Румынии пехотинцем, — сообщил Мигель.

— Может, встречались с ним, — предположил я, хотя в то время рядовой и капитан из разных родов войск имели слишком мало шансов познакомиться.

60

После сиесты, когда стало понятно, что атаковать нас не собираются, сводил парней к пехотинцам, познакомил с Креветкой. Они получили приглашение в ресторан и попытались уклониться. То ли денег было мало, то ли выполняли приказ не пить. Советские офицеры здесь по пьяни иногда откалывают такие номера, что их поступки обсуждаются по обе стороны линии фронта.

— Так дело не пойдет. Это ваши товарищи по борьбе, коммунисты из разных стран, которым, в отличие от вас, дома грозит тюрьма за нахождение здесь. Если откажетесь выпить с ними, значит, презираете. Именно так и поймут, — сказал я. — Ваше командование об этом не узнает, если сами не проболтаетесь. О деньгах не думайте, я угощу.

Они переглянулись и согласились.

Я сам был когда-то совком, понимал, что чувствуют эти парни, впервые попав за границу, где всё совершенно не так, как им рассказывали пропагандоны на родине. Оказывается, рабочие здесь живут лучше, чем в СССР, а про крестьян и вовсе молчу; что можно говорить всё, что хочешь, и ничего за это не будет; что иностранцам глубоко плевать на тебя, никто