В барак проникли через разбитое окно и устроились тут же наголых нарах. Огромное помещение было набито людьми, в основном все спали,только в углу две донельзя оборванные личности непонятного пола при светечадящей коптилки азартно перекидывались засаленными картами. Изредка кто-то изспящих вскрикивал во сне, поднимался и начинал неистово чесаться. Борис и самчувствовал, что по нему ползают насекомые, но усталость взяла свое, и он уснул,как будто провалился в темную бездонную яму.

Разбудил его Саенко, когда в мутном, засиженном мухами окнебыло видно, как небо из серого постепенно становится грязно-розовым отнаступающей зари.

– А где Серж? – хмуро буркнул спросонья Борис.

– Убежал еще до свету! – озабоченно ответилСаенко. – И нам бы тоже надо отсюда поскорей идти. А то не ровен часагенты из уголовки с облавой нагрянут, мне вон бабушка про это сообщила.

Он кивнул на древнюю старуху, что сидела возле железнойпечурки. Остальные обитатели ночлежки вставали, энергично почесываясь и бодропоминая матушку, скатывали свои немудреные пожитки и потихоньку брели прочь.

– Ночью-то агенты боятся сюда заходить, –продолжал Саенко, – место уж больно опасное, можно и ножичек в бокполучить. Так что ежели спать негде, то здесь завсегда можно пристроиться… Даты пальто хоть обтряхни, Борис Андреич! – заворчал он. – Ведь всякойнасекомой сволочи тут набрались, прости Господи…

* * *

– Все точно, – говорил Серж, – Ртищев сидит вГПУ. И верно, возят его как понимающего человека в разные дома и квартиры, гдеимеются художественные ценности, особо специализируется он на картинах.Смекнули товарищи, что картины больших денег стоят, а простому народу это всееще непонятно. Ежели сервиз, к примеру, какой ценный – так ведь побиться могутчашки да тарелки, или статуя мраморная или там в бронзе – так большие все вещи,заметные. А картину вырезал из рамы аккуратненько, свернул в трубочку да унес,никто и не хватится. Можно втихаря свой гешефт сделать.

– Да кому их сейчас продать можно? – удивилсяБорис. – Ведь все богатые люди за границей, а которые здесь остались, телибо давно расстреляны, либо от голода умерли, либо так обнищали, что им не дожиру…

– Вот не скажите! – усмехнулся Серж. – Аиностранные концессионеры на что? Англичане и американцы? Эти все покупают,потому что, по их меркам, получается все задешево, почти даром. И потихоньку заграницу сплавляют. И дамочка ваша не соврала, любовник у нее и вправду в ГПУбольшой чин. Так я вот что думаю… – Серж понизил голос и склонился к своимсобеседникам. – Из тюрьмы Ртищева никак не достать. А вызволять профессоранадо, когда его на очередную экспертизу повезут. Только точно это узнать оченьтрудно, почти невозможно. Да и гепеушников там много, а у нас народу всегоничего. Не устраивать же бой на улице, их все же больше.

– А что, если… – Борис блеснул глазами и зашепталСержу в самое ухо.

– Не пойдет… – нахмурился Серж, – все делопровалишь…

– Может получиться, – настаивал Борис, –рискнуть надо. Сам же говоришь, что бой с гепеушниками принимать смысланикакого нету – перестреляют нас как куропаток, да и все… А тут все тихосделаем, опять же чужими руками…

– Хитер ты, братец… – с непонятным выражениемпротянул Серж.

На столе лежит покойник,

Тускло свечечки горят.

Это был налетчик,

За него отомстят.

Из песни

Трамвай был переполнен.

– Гражданин, на следующей сходите? – спросилБориса тщедушный мужичонка с прилизанными пегими волосами.

– Сходят, гражданин, с ума! – наставительнопроговорила крупная тетка в красной косынке.

– А я, гражданочка, вовсе не к вам обращаюсь, аисключительно к этому вот гражданину! – ответил прилизанный, протискиваяськ выходу мимо Бориса.

– Это что же ты, скорпион американский,вытворяешь? – вскрикнул Саенко, схватив прилизанного одной рукой заворотник, а другой за запястье. – Ты куда же, антанта тебя разрази,лезешь? Это не прежний режим, чтобы этакие штуки устраивать!

– В чем дело, Саенко? – удивленно спросилОрдынцев. – Что ты к человеку привязался?

– К человеку?! – возвысил голос Саенко. – Эторазве человек? Это не человек, это же вошь тифозная! Это же паразит кишечный!Это же гнилой пережиток темного буржуазного прошлого! Вы думаете, он что тутделает? Думаете, он тут общественным транспортом пользуется, как все прочиеграждане? Он тут по карманам честных трудящихся нагло шмонает! Я его как раз всамый момент застукал, когда он в ваш карман свою грязную клешню запустил!

– Врешь, лишенец! – взвыл прилизанный, безуспешнопытаясь вырваться из рук Саенко. – Я как есть империалистический инвалид,геройски проливавший кровь на полях, то не могу стерпеть такое оскорбление!

– Оскорбление? – перекрыл его дискант своимголосом Саенко. – Гляньте, Борис Андреич! Вот же у него ваше портмонеприпрятано! А это вот чей кошелек?

– Мой! – взвизгнула тетка в краснойкосынке. – Ах он, клоп вонючий! Ах он, нехристь! Ах он, буржуйнедорезанный! Спасибо тебе, солдатик, – переключилась она наСаенко. – Дай тебе Бог… тьфу, заговорилась! Дай тебе Карл Маркс всегохорошего!

– Повязать паразита! Стащить его в чеку! Да чего там –прямо здесь придушить! – понеслись со всех концов трамвая возмущенныевыкрики и деловые предложения.

– Здесь убивать нельзя, не прежний режим! –авторитетным тоном проговорил пузатый дядька в толстовке, явныйсовслужащий. – Надо в органы его отвести в сопровождении активистов инепосредственных свидетелей преступления. Которых он лично обокрал, те чтобобязательно с ним шли как пострадавшие. Я бы сам пошел, да некогда, на службуопаздываю…

– Мне тоже некогда, мне обед нужно для зятя готовить,для Василия Федоровича, – поспешно сообщила женщина в краснойкосынке. – Зять у меня строгий, чуть с обедом припоздаю – он с кулаками…Вот пускай солдатик его ведет, раз он такой толковый…

– Не прежний режим, чтобы на тещу с кулаками! –постановил совслужащий. – В Контрольную комиссию надо на зятя жаловатьсяили в Рабкрин! А раз гражданка не может, тогда пускай правда солдатик идет иэтот гражданин обворованный!

Борис и Саенко не успели и слова сказать, как дружнаятрамвайная общественность вынесла их вместе с карманником на тротуар. Саенковсе еще крепко держал вора за шкирку.

– Вы меня лучше отпустите, – проговорил карманникугрожающим тоном. – Я здесь всю шпану знаю, только свистну – вас покусочку разберут, как пирожки на Масленицу!

– Всю, говоришь, шпану знаешь? – задумчивопроговорил Ордынцев. – А дом Шмидта на Лиговке знаешь?

– Как не знать! – ухмыльнулся «империалистическийинвалид». – Дом родной! А тебе, дядя, зачем дом Шмидта запонадобился? Тычто – легавый? Или из этих, из новых, гепеушников?