– Я что – похож? – усмехнулся Борис.

– Да нет, ты больше на буржуя смахиваешь! А зачем тогдатебе в дом Шмидта? Зачем самому голову в петлю совать? Там народ лихой,угобозят в момент!

– Дело есть к тамошней публике. Отведешь туда,познакомишь с авторитетными ворами – у меня к тебе никаких претензий, и бумажникмой можешь себе оставить…

– Лопатник основательный… – задумчиво проговорилкарманник. – Ну что ж, дядя, пошли, только не говори потом, что я тебя непредупреждал!

Он, ни слова больше не говоря, нырнул в ближнюю подворотню.Борис и Саенко устремились следом.

– Зря это вы, Борис Андреич! – пропыхтел Саенко,семеня рядом с Борисом. – Эти жулики до того подлый народ… пришьют замилую душу, и похоронить-то по-христиански некому будет!

– Не дрожи, Саенко, все будет нормально! Ты, главноедело, от этого шустрилы не отставай!

– Да уж за меня не беспокойтесь!

Карманник не оглядываясь пронырнул каким-то двором, юркнул впарадное, выскочил из него на другую улицу, снова проскочил проходной двор иоказался на знаменитой питерской Лиговке, возле огромного и мрачного дома сполуразрушенным флигелем. Здесь он на мгновение задержался, оглянулся на Борисаи спросил:

– Ну что, дядя, не передумал? Потом поздно будет!

– Веди! – коротко ответил Ордынцев.

Карманник стрельнул глазами по сторонам и вошел в темнуюподворотню. От стены отлипла какая-то мрачная фигура, оказавшаяся молодчиком вшироченных штанах и надвинутой на глаза кепке-четырехклинке. Сплюнув под ногитабачную жижу, молодчик протянул сквозь зубы:

– А чемурык тебе мастрюга захлот?

– Мартей чемодан тудык! – отозвался карманник,махнув рукой в сторону Ордынцева и Саенко.

– А ты мездрей посамечку! – проговорил молодчик вкепке, пожимая плечами, и снова отступил в тень.

– Пошли, что ли! – проговорил карманник иуглубился в темный коридор.

– Это по-каковски же ты изъясняешься? –осведомился Саенко, догоняя шустрого провожатого. – Уж не по-французскиточно, французский я с мадам Иветт досконально изучил. И не по-немецки,немецкого я в империалистическую досыта наслушался. Опять же и не чухонский – счухонцем одним я давеча балакал… разве что китайский? Так ты вроде на китайцане больно похож…

– Сам ты китаец! – огрызнулся провожатый. –Это наш язык, лиговский! Кто на нем не ботает, тому в Шмидтову лавру хода нет!И вообще, дядя, больно много ты болтаешь, не у себя на печи! Иди за мной след вслед да помалкивай!

Саенко обиженно затих.

Провожатый дошел до конца коридора, огляделся по сторонам иподнял крышку люка, который обнаружился в полу.

– Ну, дяденьки, – повернулся он к Ордынцеву иСаенко, – шустро за мной! Тепереча уже обратного хода нету!

Он нырнул в люк. Борис и Саенко последовали за ним, прикрывза собой крышку.

Внизу было темно, и в первый момент Борис совсем ничего невидел, только слышал под собой какой-то гулкий грохот. Скоро, однако, он привыкк потемкам и разглядел уходящую вниз железную лестницу, по которой, грохочасапогами, спускался их провожатый.

– Ох, Борис Андреич, опасаюсь я, как бы нам отсюдаживыми выбраться! – вполголоса проговорил Саенко, настороженно вглядываясьв темноту. – Ровно в преисподнюю спускаемся! Своей волей к самому сатанена именины идем!

– Не волнуйся, Пантелей! – попытался приободритьего Борис. – Бог не выдаст, свинья не съест! Мы с тобой везучие, не изтаких переделок выбирались!

– Ну, дяденьки, чего отстаете? – окликнул их снизукарманник. – Поздно веником махать, коли баня сгорела!

Борис припустил вниз по лестнице, Саенко опасливо следовалза ним.

Вскоре лестница закончилась, дальше вел сводчатый коридор –видимо, они оказались в одном из бесчисленных подвалов Шмидтова дома.

Постепенно становилось светлее, на сырых каменных стенахкоридора заплясали багровые отсветы. Галерея сделала поворот, и Борисупоказалось, что, как и опасался Саенко, они попали прямиком в ад.

Перед ними была круглая комната с высоким сводчатымпотолком, посреди которой горел грубый очаг, сложенный из тесаных камней,выковырянных прямо из стен подземелья. Пламя этого очага кое-как освещалопомещение, дым же от него поднимался куда-то вверх – видимо, здесь имелсядымоход. Над очагом жарилась на вертеле целая баранья туша, жир капал с нее вогонь. Для общего впечатления не хватало только корчащихся в огне грешников.

Впрочем, как быстро убедился Ордынцев, кого-кого, агрешников здесь было предостаточно.

Вокруг очага сидели и стояли персонажи, словно перенесенныесюда прямиком из ада дикой фантазией какого-то средневекового художника.

Одноглазые и вовсе слепые, безносые и изуродованныестрашными шрамами люди теснились вокруг огня, потирая руки и нетерпеливоожидая, когда дожарится жаркое. Одежда их была под стать жуткой внешности –прогорелые, драные лохмотья, каких постеснялось бы иное огородное пугало.

Впрочем, были здесь и приличные с виду люди – в дорогих,хорошо сшитых костюмах или неброских френчах советских служащих, но онитерялись среди ободранных уродов и полуголых голодранцев.

– Здорово шамать, чинари! Уркам мое рамство! –приветствовал карманник всю честную компанию.

Обитатели подземелья повернулись к вновь пришедшим, и срединих поднялся громкий ропот, напоминающий отдаленный гул прибоя или звукприближающейся грозы.

– Ты, Рубель, каких мастрыг прикарячил? – спросил,выдвинувшись вперед, старый горбун в полушубке, надетом на голое тело.

– Сами мастрыги подрядились! – ответилкарманник. – Никто их за уздец не шатал! Тудык мартей захороним…

– Прежде чем захоронить, поговорить хотелось бы… –проговорил Ордынцев, отодвинув провожатого и выдвинувшись вперед. –Поскольку мы сами, как совершенно справедливо сказал наш проводник,подрядились, мы имеем право на задушевный разговор.

– А об чем нам с тобой ботать? – осведомилсягорбун. – Мне с тобой ботать никакого интереса нету!

– Честно говоря, мне тоже. – Ордынцев сделал ещеодин шаг вперед. – Поскольку ты тут мелкая карта, шестерка. А вот с тузом вашимя бы парой слов перекинулся, привет бы ему кое от кого передал…

– Слышь, Миколка, он с тобой ботать желает! –усмехнулся горбун, поворачиваясь к очагу.

– Ну, коли желает – пущай поботает… почему и непоботать перед схороном? – донесся из толпы грешников низкий рокочущийбас. – Слышь, ты, мастрыга, кто ты таков и чего в нашу лавру притащился?

Толпа вокруг очага раздалась в стороны, и Борис увидел прямонапротив себя огромного, чудовищно толстого человека, восседающего в железномкованом кресле, словно на королевском троне. На толстом белом и рыхлом, кактесто, лице этого великана выделялись два ярких внимательных глаза, как двеизюмины в непропеченной булке. Эти два глаза изучали Бориса, как странноеявление природы.