– Прощения просим. – Турман смущенно потупился. –Я же не знавши… меня никто не предупредивши… вижу – фраер зашел, ну, думаю,карась как карась…

– Что случилось? – забеспокоился Борис.

– А то случилось, что рот разевать не надо, когда потаким местам шляешься! – нравоучительно проговорил Саенко. – Не иначекак обчистил вас этот мазурик!

– Прощения просим! – повторил Турман и протянулБорису его часы. – Дружок ваш правильно говорит – народ нынче вороватыйпошел, так что зевать в общественных местах не рекомендуется. Может через этонеприятность произойти…

– Ох и подлый же народ эти мазурики! – ворчалСаенко, поспешая за карликом к следующей пивной. – А ты-то, Борис Андреич,тоже хорош! Разинул варежку, будто в церкви! Само собой, мазурик этот неполенился! Вот, к примеру, у меня он ни в жисть ничего бы не позаимствовал,потому как я ворон не считаю, за вещичками своими приглядываю, особливо в такихместах…

Он сунул руку в карман и вдруг остановился как вкопанный.

– Ты чего, Пантелей Григорьевич? – покосился нанего Борис. – Прострел, что ли, тебя хватил? Или забыл чего?

– Ах он, нечистый! – проговорил Саенко и в сердцахплюнул под ноги. – Ах он, махновец! Чтоб его перевернуло и шлепнуло! Чтобего раздуло и проткнуло!

– Да в чем же дело?

– Дак кошелек у меня увел этот лишенец! Хорошо, у менятам денег было кот наплакал, я как знал, поменьше с собой взял… кошелек толькожалко, мадам Иветт для меня собственноручно вышивала, на день ангела подарила…

– Вот, Саенко, а ты говорил, что ворон не считаешь и завещичками своими аккуратно приглядываешь…

– А тут все одно, – Саенко махнул рукой, –что приглядывай, что не приглядывай – все одно украдут! До того подлый народ –просто никаких слов нету!

– Вы что отстаете? – окликнул спутниковкарлик. – Если хотите Семена Степановича застать, надобно поторопиться!

Спутники прибавили шагу и через несколько минут подошли кпивной, над дверью которой вьющимися, как виноградная лоза, готическими буквамибыло выведено название «Эдельвейс».

Это заведение было когда-то открыто немцами и для немцев,которых множество проживало на Васильевском острове.

Аптекари и механики, слесари и сапожники, а более всегопекари и кондитеры, мастера по изготовлению всевозможных булок и пирожных,кренделей и штруделей, печений и венских слоек, тортов и корзин из сахарноготеста, любили, закончив рабочий день, посидеть в «Эдельвейсе» за кружкой пива,обсудить последние события и посудачить о прелестях фрейлен Маргариты, старшейдочки аптекаря Шульца, а также о ценах на керосин, муку и сахар. От техблагословенных времен в «Эдельвейсе» остались солидные мраморные столики,остались также на стенах пивной поучительные немецкие изречения, выписанныетонкой кистью или вышитые по канве и вставленные в аккуратную деревянную рамку,а также высокие фарфоровые кружки с теми же изречениями на дне. На самом видномместе было выписано главное для каждого уважающего себя немца высказывание:«Morgenstunde hat Gold im Munde», то есть «Утренние часы – золото в устах», апопросту – «Кто рано встает, тому Бог подает».

Правда, немцы теперь в пивную не захаживали – одни вовсеуехали из Петрограда, где стало чересчур беспокойно, другиепереквалифицировались из булочников, аптекарей и слесарей в управдомы илимелкие начальники и теперь проводили время не в пивных, а на собраниях, авместо солидной немецкой публики «Эдельвейс» облюбовала мелкая василеостровскаяшпана, самые что ни на есть отребья местного общества.

За сдвинутыми столами посреди пивной гуляла разудалаякомпания лихих василеостровских молодчиков. Во главе стола сидел молодой пареньсо взбитым надо лбом коком светлых волос и с зажатой в углу рта папиросой. Наего плече висела размалеванная девица, сверкавшая на окружающих золотой фиксой.

Из граммофонной трубы, расписанной алыми розами, несласьтрогательная песня:

На окраине того города

Я в рабочей семье родилась,

Лет семнадцати, горемычная,

На кирпичный завод подалась…

– Эй, пищевой! – окликнул молодчик с кокомтрактирного служителя, пробегающего мимо, ловко ухватив разом восемь пивныхкружек. – Эй, пищевой, тащи еще дюжину! Да изволь тепленького, от тепленькогоживее развозит!

– Сию минуту-с, господин товарищ, только энтот заказдоставлю по адресу, и будет вам дюжина тепленького!

– Ты что, пищевой, отвечаешь? – набычилсяблондин. – Ты должон все прочее бросать и мне пиво нести! Ты знаешь, кто ятакой? Ежели я рассержусь – тебе не поздоровится!

– Это что – и есть ваш Семен Степанович? –удивленно осведомился Ордынцев, разглядывая крикливого блондина.

– Какое там! – ухмыльнулся Шарик Иванович. –Мелкая шантрапа островная, а строит из себя черт-те что!

– Глянь, Вася, какой карлик пришел! – воскликнулавдруг девица с фиксой, увидев вошедшего в трактир Шарика Ивановича.

Блондин с коком повернулся и тяжелым взглядом уставился навошедших.

– Вы кто такие? – спросил он сквозь зубы.

– Мы такие, какие тебя не касаются! – отозвалсякарлик.

– Меня все касается, что здесь случается! –отозвался Вася. Получилось в рифму, и вся его компания дружно загоготала.

– Ой, Вася, я хочу, чтобы этот карлик сплясал! –проговорила девица капризным тоном.

– Слышь, ты, маломерный, что Катька сказала? –процедил блондин. – А ну пляши!

– Я не мартышка, чтобы перед всяким плясать! –огрызнулся карлик.

– Как раз ты и есть натуральная мартышка! – Васяприподнялся, угрожающе сверкнув глазами. – А ну пляши! – И онзахлопал в ладоши, приговаривая: – Эх, сами, сами комиссары, сами председатели!Никого мы не боимся – ни отца, ни матери!

– А катил бы ты по самечку! – ответил ШарикИванович, исподлобья взглянув на скандального блондина.

– Так ты, маломерный, еще и выражаешься? –проговорил Вася, вставая из-за стола. – Ну, щас ты у меня еще корочестанешь! Щас я тебе ножонки поотрываю!

– Ну будет щас представление! – обрадовался кто-тоиз его приятелей. – Никакого цирка не надо!

Василий двинулся на карлика вперевалку, широко загребая кривыминогами в широченных штанах. Подойдя к Шарику Ивановичу вплотную, попыталсяухватить того за шкирку, но шустрый карлик, оправдывая свое прозвище,подкатился к нему и изо всех сил боднул в живот крепкой круглой головой.

Василий охнул, глаза у него полезли на лоб, он согнулсяпополам и стоял в такой позе, хватая воздух ртом.

Отдышавшись, он выкрикнул:

– Ах ты, клоп поганый, мелочь пузатая! Ты что о себевоображаешь? Я же тебя щас на Смоленское кладбище без очереди пристрою! Главноедело, тут неподалеку!