Пожирая мясо, я размышлял. Она вдруг вспомнилась мне совсемв иной одежде: в бальном платье зеленого цвета — такого, каким бывает море наглубине, — с длинной пышной юбкой, с обнаженными плечами. Звучала музыка,вокруг танцевали, слышались голоса… Сам я был в черном с серебром…

Видение исчезло. Но это явно было воспоминание из реальногопрошлого. Я знал это, я был в этом уверен. Проклятие! Я никак не могвосстановить картину во всей полноте. Что она в том зеленом бальном платьеговорила тогда мне, одетому в черное и серебряное, ночью, полной музыки, танцаи голосов?..

Я налил ей и себе еще пива и решил проверить себя.

— Помнится, однажды ночью. Ты еще была в зеленомплатье, а я, как всегда, в своих цветах… Все тогда казалось прекрасным, имузыка играла…

Ее взгляд вдруг стал задумчивым, щеки порозовели.

— Да, — промолвила «сестра». — То были дни…Так ты действительно ни с кем не встречался?

— Слово чести, — произнес я торжественно, к чемубы это ни относилось.

— Положение значительно ухудшилось, — сказалаона. — Из Теней появляется столько ужасного, что и представить себе былоневозможно.

— И?..

— И у него по-прежнему множество проблем, —договорила Эвелин.

— Неужели?

— Ну конечно! И он, разумеется, захочет узнать, на чьейты стороне.

— Да на той же!

— Ты хочешь сказать?..

— Во всяком случае, пока, — быстро добавил я.Может быть, слишком быстро, потому что глаза ее вдруг изумленнорасширились. — Я ведь все еще не полностью представляю себе расстановкусил.

Что бы это ни значило, пусть думает.

— Ах вот как.

Мы наконец покончили с бифштексами, остатки кинули псам.

Потом мы пили кофе, и во мне вдруг проснулись братскиечувства. Но я подавил их.

— А как остальные? — спросил я. Это могло означатьвсе, что угодно, но звучало вполне безобидно.

На секунду у меня, правда, возникло опасение, что онаспросит, кого конкретно я имею в виду. Но она ничего не спросила, а откинуласьна спинку кресла и проговорила, глядя в потолок:

— Как обычно. Ни от кого никаких известий. Ты,вероятно, поступил умнее всех. Мне, во всяком случае, это нравится. Но развеможно забыть?! Честь, славу?..

Я опустил глаза, так как не знал, что они должны в такоймомент выражать.

— Невозможно, — сказал я. — Забыть об этомневозможно.

Последовало долгое и какое-то напряженное молчание. Потомона спросила:

— Ты меня ненавидишь?

— Конечно же, нет, — ответил я. — Как же ямогу, памятуя обо всем, что ты для меня сделала?

Это, казалось, ее успокоило. Она опять улыбнулась, показавочень белые зубы.

— Спасибо тебе. Что бы ни случилось, ты всегдаджентльмен.

Я с улыбкой поклонился:

— Ты мне льстишь.

— Едва ли, — сказала она. — Памятуя обо всем,что ты для меня сделал.

Тут я почувствовал себя неуютно.

Гнев мой все еще пылал в груди. Интересно, подумал я, а оназнает, против кого этот гнев должен быть направлен? Я чувствовал, что знает. Иборолся с искушением спросить ее об этом напрямик. Искушение удалось подавить.

— Ну хорошо. А что ты намерен делать теперь? —спросила она наконец.

Я был к этому вопросу готов и тут же ответил:

— Ты, конечно, мне не поверишь…

— Конечно. Как мы можем?

Я отметил это «мы».

— Что ж. Пока что я намерен оставаться у тебя, где тысможешь присматривать за мной непосредственно.

— А потом?

— Потом? Посмотрим.

— Что ж, разумно, — кивнула она. — Весьмаразумно. И ты к тому же поставишь меня в двоякое положение.

Я сказал так только потому, что мне просто некуда было идти,а денег, заработанных шантажом, надолго не хватило бы.

— Конечно, — продолжала Эвелин, — ты можешьоставаться у меня. Но должна тебя предупредить, — и она ткнула пальцем вкакой-то предмет, висевший у нее на шее, который я принял было за кулон. —Это свисток для собак. Ультразвуковой. Вот Доннер и Блицен, а еще у них естьчетыре брата, все приучены заботиться о надоедливых людях и на сигнал мойреагируют мгновенно. Так что не вздумай совать нос куда не следует. Перед моимипсами не устоишь даже ты. Ведь именно благодаря этим собачкам в ирландскихлесах перевелись волки.

— Знаю, — сказал я. И действительно, я это знал.

— Хорошо, — продолжала она. — Эрику будетприятно думать, что ты мой гость. И он, наверное, перестанет тебя преследовать.Ведь ты именно этого и хочешь, n'est-ce-pas?[2]

— Oui,[3] — ответил я.

Эрик! Я знал какого-то Эрика, и это имело значение. Когда-тодавно. Но тот Эрик, которого я знал, все еще был где-то здесь, и вот это былодействительно важно.

Почему?

Я его ненавидел, вот почему. Ненавидел так сильно, что готовбыл убить. Может быть, даже пытался.

Но, кроме этого, нас с ним связывало что-то еще. Тем, чтомы… родственники?

Да, точно. Обоим нам не нравилось, что мы братья. Явспомнил, наконец я вспомнил… Огромный, могучий Эрик, борода вся мокрая икудрявая, а глаза — как у Эвелин!

Меня потрясли эти проснувшиеся воспоминания, в вискахзастучала боль, от затылка к шее разлилась горячая волна. Но выражение моеголица оставалось неизменным. Я лишь позволил себе лишний раз затянутьсясигаретой да отхлебнул еще глоток пива. Итак, Эвелин действительно оказаласьмоей сестрой! Только звали ее вовсе не Эвелин, как именно — не помню, но точноне Эвелин. Осторожнее, сказал я себе. Не надо вообще называть ее по имени, покане вспомнишь.

Ну а сам я? Кто я такой и что со мной происходит?

И внезапно меня осенило: Эрик имеет какое-то отношение к тойавтокатастрофе! Я должен был в ней погибнуть, но выжил. Значит, это он всеподстроил? А Эвелин работает с ним, это она платила «Гринвуду», чтобы менядержали в отключке. Конечно, лучше, чем смерть, хотя…