— Да.

— Хаджи Муратов, это вы? — спросил ВикторСтепанович, не уверенный, что односложно отвечавший человек достаточно знаетрусский. — Я не стану вести с вами переговоры до тех пор, пока всебольные и медперсонал не будут освобождены. Вы меня поняли?

Молчание.

— Вместо всех этих людей предлагаю в заложникисебя, — сказал Лорис-Меликов, отчетливо выговаривая каждое слово.

Тут он вспомнил, что не так давно один из политиков впредвыборной ажитации уже предлагал обменять себя на всех кавказских пленниковчохом, и поспешил добавить:

— Это не демагогия, Муратов. Я приду к вам, авы откроете двери и всех отпустите. В обмен на девятьсот гражданских лицвы получите премьер-министра России. Выгодная сделка, соглашайтесь. И тогда явыслушаю все ваши требования.

В запечатанном конверте лежал приказ, составленный еще всамолете: через десять минут после того, как из больницы выйдет последнийзаложник, нанести по зданию бомбовый удар и вперед, на штурм. Под обломкамипогибнут все злодеи, а вместе с ними и Виктор Степанович Лорис-Меликов, нопосле этого ни один террорист больше не посмеет брать российских подданных взаложники. Никогда.

Хаджи подумал: вот оно — чудо, явленное Аллахом. Честь будетспасена, и сдаваться не придется. Еще повоюем. Подумал и так: если бы все министрыБелого Царя были, как этот, то, может, и независимости не нужно. Вслух жесказал:

— Воины Ислама за женщин и больных не прячутся.Придержи своих шакалов, чтоб не стреляли. А сам не приходи. Зачем ты мне?

6

Последним из ворот вышел главврач — это было в 18.07.Он немного постоял, обернувшись к больничному корпусу, словно хотел с нимпопрощаться, и бегом пересек пустую площадь.

В 18.30 начался обстрел, потом бомбардировка. Бойже шел еще много часов — сражались сначала на первом этаже, потом на втором, натретьем, на четвертом и наконец на крыше.

Была уже глубокая ночь, когда в актовый зал гимназии, гдерасположился Временный штаб, вошел уездный воинский начальник и с поклономпоставил на стол перед Лорис-Меликовым отрезанную голову Хаджи Муратова.

— Ваше высокопревосходительство, живых ни одного невзяли, — развел руками генерал.

Голова абрека была сверху бритая, а снизу заросшая густойчерной бородой. Открытые глаза оказались голубыми. Они свирепо смотрели куда-тосквозь премьер-министра, но в целом мертвое лицо выглядело спокойным идаже, пожалуй, безмятежным.

East is East, West is West, печально подумалВиктор Степанович, которого второе рождение настроило на поэтический лад.Очевидно, придется отпустить этих диких детей гор на волю. Пусть живут себе, какхотят. Насильно мил не будешь.

— …Поднимется мускулистая рука миллионов трудовогомещанства и колхозного батрачества, и прогнивший режим отправится на свалкуистории!

Про «мускулистую руку миллионов» Зиновий Андреевич вставилнарочно, превосходно понимая, что делегатам съезда это пакостноесловосочестание придется по сердцу, а вот в подсознании телезрителей,травмированном гимназической программой, отзовется смутным отголоском чего-тодавно забытого, но неприятного.

Сел на место под гром аплодисментов и скандирование«Ленин-партия-Андреич!» Сосед по президиуму, председатель думского комитета поборьбе с внутренними и внешними врагами, пожал оратору руку, а потом, несовладав с чувствами, еще обнял его и поцеловал. «Молоток, Андреич, вставил дерьмократам», —шепнул он, брызгая слюной и пуча истероидные глаза.

Зиновий Андреевич украдкой вытер руку о полу сюртука. Отпотных рукопожатий партийных товарищей на правой ладони высыпала нервнаяэкзема, а от их большевистских поцелуев с губ неделями не сходил герпес.Проклятое интеллигентское чистоплюйство — так и не изжил, за столько-толет.

Непременный секретарь осмотрел залу с нескрываемымотвращением — знал, что товарищи по партии воспримут его всегдашнюю брезгливуюмину как проявление суровой принципиальности. Ну и физиономии, подумал он,скользя взглядом по распаренным лицам делегатов. Упыри какие-то. Тысячу разправ Ортега-и-Гассет: самоподавление личности во имя ложно понятыхколлективистских ценностей приводит к вырождению нации. О, ненавистный большевизм,чума двадцатого века, долго еще ты будешь сосать кровь из многострадальнойплоти моего народа?

Когда двадцать лет назад Зиновий Андреевич, интеллигент ввосьмом поколении, объявил домашним, что собирается стать членом КПСС, от негоушла жена, специалистка по Лотреамону, отец-профессор его проклял, а матьвдруг зачастила в церковь и все молилась за просветление заблудших ивразумление неразумных. И сколько ни доказывал Зиновий Андреевич дорогим людям,что коммунистического дракона можно уничтожить только изнутри, сделавшись однойиз его огнедышащих голов, они не желали слушать. Было горько, больно, обидно.Но великая цель требовала великих жертв.

И никому ведь не расскажешь, сколько сил потратил ЗиновийАндреевич и его единомышленники, такие же патриоты и мученики идеи спартбилетом в кармане и постылым талоном в райкомовский (позднее обкомовский ицековский) распределитель, чтобы свершить чудо из чудес — расшатать и повалитьтоталитарного колосса.

Герой любимого сериала Зиновия Андреевича штандартенфюрерШтирлиц 23 февраля втайне от сослуживцев по Имперскому управлениюбезопасности отмечал свой любимый праздник — День Красной Армии, а непременныйсекретарь Российской большевистской партии каждый год 19 августа, всладостную годовщину великого Армагеддона, выпивал в одиночку бутылку «ВевКлико».

Тогда, в 91-ом, его единомышленники вышли из КПСС,решив, что их свяшенный долг выполнен. Зиновий Андреевич смотрел им вслед стоской и завистью. Счастливцы, теперь они были уважаемыми членами общества,читали лекции в Гарвардах, непринужденно цитировали Мандельштама и пелипод гитару Галича. Что ж, у каждого свой путь. Зиновию Андреевичу выпал самыйкремнистый, но зато и самый важный. У него была своя миссия, свой крест — статьглавной башкой поверженного, но все еще могучего и смертельно опасногочудовища.

Если в вандемьере 93-его хилое российское народовластие иудержалось на плаву, то лишь благодаря лидеру оппозиции. Ценой титаническихусилий, идя на чудовищный риск, Зиновий Андреевич переиграл, перехитрил,переболтал ЦК и не дал-таки своим рвавшимся в бой соратникамприсоединиться к мятежу красных полковников.

А еще большая опасность подстерегала Россию на прошлыхимператорских выборах, когда за три месяца до голосования большевиковподдерживали 92 % избирателей. Горькая ирония заключалась в том, чтодорогая сердцу Зиновия Андреевича демократия должна была пасть жертвойсобственных завоеваний — несчастные, темные соотечественники, дети и внукикрепостных, твердо вознамерились отдать свои голоса вчерашним притеснителям.Надежды на избавление почти не было.