Вот когда Зиновий Андреевич развернулся во всем своемблеске! Он проявил такую феерическую доблесть, перед которой меркли двенадцатьподвигов Геракла.

Первым делом отправился в Цюрих, якобы на экскурсию поленинским местам. На самом же деле лег в клинику, чтобы сделать труднуюпластическую операцию, в результате которой обзавелся неаппетитнейшейбородавкой на носу. С этим украшением, повергавшим в трепет прекрасную половинуизбирателей, Зиновий Андреевич объехал всю империю. Произносил идиотские речи,неграциозно плясал вприсядку и даже, подобно чеховскому персонажу, распевалпесни сильным, но несказанно противным голосом. Одну активистку из ГородаНевест при ритуальнои партийном лобзании укусил за губу до крови, афотографируясь с октябрятами, исподтишка щипал бедняжек за пухлые попки,добиваясь, чтобы малютки заплакали и стали рваться от злого лысого дядьки.Предвыборное турне увенчалось грандиозным успехом — Зиновию Андреевичуудалось-таки распугать большевистский электорат, и многострадальная, горячолюбимая Россия получила четырехлетнюю передышку.

Тут ведь каждый год, каждый месяц был на вес золота. Время,все решало время. Только бы подросло новое поколение, не изуродованное страхом,двойным стандартом и культом Павлика Морозова. Иногда непременный секретарьчувствовал себя тем самым героическим голландским мальчиком, который держитсяиз последних сил, закрыв своим слабым тельцем прореху в дамбе. Ав особенно трудные минуты (ведь есть же предел силам человеческим!) —героическим спартанским мальчиком, в живот которого вгрызается безжалостныйлисенок.

Гораздо легче было бы достичь поставленной цели, если б небезумные, не поддающиеся разумению действия демократической власти. Властьделала все, чтобы свести усилия Зиновия Андреевича на нет. Сначала он негодовали сетовал, а потом вдруг словно пелена упала с глаз. Все оказалось просто иясно.

Глупости и преступления, совершаемые под прикрытиемвысочайшего имени, со всей очевидностью свидетельствовали, что демократическойпартией руководит такой же глубоко законспирированный штандартенфюрер, втайнеработающий на дело большевизма. И теперь участь России зависела от того, кто издвух Штирлицев окажется предприимчивей и хитрее — красный снаружи, но белыйвнутри Зиновий Андреевич или его белый снаружи, но красный внутри vis-а-vis.

А между тем благословенная передышка заканчивалась,надвигалось новое испытание, опять над отечеством сгущались предвыборные тучи,и в небе высверкивало грозными сполохами.

Тот, другой Штирлиц нанес ряд мощных и неожиданных ударов.

Подорвал авторитет правительства, безо всяких видимыхрезонов разогнав за год четыре чудеснейших министерства.

Повалил и растоптал едва-едва начинавшую крепнутьнациональную валюту.

Умудрился сделать так, что перед парламентскими выборамивласть осталась вообще без собственной партии.

Наконец, снова вздумал завоевать Чечню, отлично зная, что сэтим гиблым делом не справились даже такие орлы, как Ермолов с Паскевичем.

Но и Зиновий Андреевич не дремал. Он составил свойсобственный план большевистской Цусимы — и не только составил, но уже иприступил к его осуществлению.

В результате тончайшей, многоходовой интриги удалосьразделить единый большевистский поток на несколько ручьев. Главная каверзаздесь таилась в самой идее выбора, вещи несовместной с коммунистическимодномыслием. Теперь тугодумным сторонникам большевизма предстояло выбирать, закого отдать голос: за «Союз патриотов-коммунистов», за блок «К победеленинизма» или за «Движение большевиков-ленинцев»? Но ведь для этогопридется сравнивать, думать. А размышление — для коллективистских ценностейпроцесс архиопасный, могущий Бог весть куда завести.

В столице исход выборов был предрешен. Вожак московскогопролетариата (страстный читатель Хайдеггера и еще более непримиримый врагкоммунизма, чем сам Зиновий Андреевич) обещал в канун рокового дня выпуститьсвоих седовласых фурий, чтобы прошли по Тверской, стуча кастрюлями ипонося молодежь, очкастых, бородатых и евреев. (Согласно достовернымстатистическим исследованиям, эти четыре отчасти совпадающие категории,составляли 65,34 % московских избирателей.)

Был и еще один стратегический козырь — на самый крайнийслучай. В прошлом месяце Зиновий Андреевич инкогнито совершил путешествиев Амстердам, где провел в квартале «красных фонарей» омерзительную ночь спроституткой-трансвеститом. Встреча, от одного воспоминания о которой ЗиновияАндреевича кидало в холодный пот, была снята на пленку. Если уж совсем не будетдругого выхода, перед вторым туром императорских выборов придется подброситьэту запись в редакцию «Московского богомольца» или на главный телевизионныйканал. Сам Зиновий Андреевич при этом, конечно, погибнет, растерзанныйтоварищами по партии, но Россия получит жизненно важную отсрочку еще начетыре года. Что такое жизнь одного человека по сравнению с судьбой Родины.

Съезд подходил к концу. Все встали и запели партийный гимн.Зиновий Андреевич придвинулся к микрофону, поправил пенсне и с искреннимчувством подхватил, вкладывая в ненавистные слова совсем иной смысл:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим…

Точным движением иллюзиониста Ягкфи сдернул со стеклянногокуба белую драпировку, и взорам попечительской комиссии предстало последнеетворение главного столичного ваятеля.

После долгой, по меньшей мере минутной паузыгенерал-губернатор спросил, насупя редкие белесые бровки:

— Это у тя че?

— Она самая, — чуть покраснев, ответилЯгкфи. — Триумфальная арка в честь 55-летия Великой Победы. Хороша, да?

Его превосходительство сделался сначала багровым, потомсизым и под конец даже лиловым.

— Ты че? — медленно проговорил он, начиная сильносердиться. — Ты, блин, че-? Ты на чью мельницу? Ты, генацвали, меня совсемза сявку держишь? Мало мне твоей дули на Крымской! Чтоб я перед выборамизаместо Василия Блаженного поставил на Красной площади вот эту… эту…

Генерал-губернатор задохнулся, так и не найдя достойногоопределения для творения президента Императорской академии изящных художеств.

Ягкфи быстро обвел взглядом сидящих за столом и понял, чтодело плохо. Лице, у попечителей были потерянные, а заместительгенерал-губернатора по строительству, утонченная душа и поклонник югендстиля,застроивший всю Древнепрестольную чудесными зданиями а-ля Сецессион, кажется,был близок к обмороку.