– Я кое-что смыслю в автомобилях, – сочным голосомпроговорил блондин, слегка кивнув в сторону окна.

За окном среди автомобилей, стоявших у гостиницы, выделялсяодин – длинный и красный. Неправдоподобно длинный и неправдоподобно красный.Блестящий удлиненный капот пускал ослепительные солнечные зайчики. Словом, этобыл суперавтомобиль.

Меня вдруг осенило:

– Ваш?

– Мой.

Я чуть было не брякнул: «Ну еще бы!»

В эту минуту к нам присоединился Пуаро. Я встал, он взялменя под руку и, торопливо поклонившись остальным, поспешно уволок в сторонку.

– Дело сделано, мой друг. В половине седьмого мы навещаеммадемуазель в Эндхаузе. К этому времени она уже вернется с прогулки. Вернется…Ну, разумеется, вернется в целости и сохранности.

На его лице я заметил беспокойство, а в голосе тревогу.

– Что вы ей сказали?

– Попросил назначить мне свидание, и как можно скорее. Онанемного поколебалась, как и следовало ожидать. Она подумала… я буквально читалее мысли: «Кто он такой, этот человечек? Невежа? Выскочка? Кинорежиссер?» Еслибы у нее была возможность, она бы отказала мне, но это трудно. Когда тебязахватывают вот так, врасплох, проще согласиться. Она рассчитывает вернуться кполовине седьмого. Ну что ж!

Я заметил, что дело, стало быть, на мази, но Пуаро отнесся кмоим словам холодно. Он не находил себе места: ни дать ни взять тот пес,который принюхивается, откуда ветер дует. Весь день он крутился по гостиной,бурчал себе под нос, то и дело переставлял и передвигал с места на местобезделушки. А если я с ним заговаривал, махал руками и тряс головой.

Кончилось тем, что ровно в шесть мы вышли.

– Подумать только, – проговорил я, спускаясь с террасы. –Стрелять у самого отеля! Только безумец мог решиться на такое!

– Я с вами не согласен. При определенных условиях риск былсовсем невелик. Начнем с того, что сад необитаем. Люди, живущие в отелях, –сущие овцы. Принято сидеть на террасе и любоваться заливом – ну что ж, всесобираются на террасе с видом на море. И только я, будучи оригиналом, сижу натой, что выходит в парк. Но ведь и я ничего не увидел. Вы заметили, в паркеесть где укрыться – деревья, пальмы, кустарник. Стой себе преспокойненько ижди, покуда мадемуазель не пройдет мимо. А она должна была пройти. Идти улицейгораздо дальше. Мадемуазель Ник Бакли, она ведь из тех, что вечно опаздывают ибегут кратчайшей дорогой.

– И все же это страшный риск. Его могли заметить, а наслучайность тут не свалишь.

– Да, на этот раз уж не случайность… нет!

– Вы что-нибудь имеете в виду?

– Нет, ничего… одна идейка. Возможно, она подтвердится, аможет быть, и нет. Пока что мы ее оставим и возвратимся к тому, о чем яговорил, – к необходимому условию.

– В чем же оно состоит?

– Право же, Гастингс, вы могли бы сказать это сами.

– Мне не хочется лишать вас удовольствия продемонстрировать,насколько вы умнее меня.

– Что за сарказм! Ирония! Ну ладно… Вот что бросается вглаза: мотивы преступления не очевидны. Иначе, что и говорить, риск был бычересчур велик. Пошли бы разговоры: «Мне кажется, это такой-то. А где такой-тобыл во время выстрела?» Э, нет, убийца – вернее, тот, кто хотел им стать, –конечно же, скрывается в тени. И вот это-то меня и пугает, Гастингс! Да, ябоюсь, боюсь даже сейчас! Я успокаиваю себя: «Их ведь там четверо». Я говорюсебе: «Пока они все вместе, ничего не случится». Я говорю себе: «Это было быбезумием». И все время боюсь. А эти «случайности»… Мне хочется разузнать о нихпоподробнее.

Он резко повернул назад.

– У нас еще есть время. Идемте улицей. Парк ничего нам недает. Обследуем обычный путь.

Мы вышли из центральных ворот отеля, повернули направо иподнялись по крутому холму. На его вершину вела узкая дорога, и надпись наизгороди гласила: «Только к Эндхаузу».

Мы воспользовались этим указанием, и через несколько сотенярдов дорога круто повернула и уперлась в ветхие, давно не крашенные ворота.

За воротами, по правую руку от входа, стоял домик. Онзанятно контрастировал с воротами и запущенной подъездной аллеей. Домик былокружен опрятным, ухоженным садиком, оконные рамы и переплеты были недавноокрашены, на окнах висели чистые, яркие занавески.

Какой-то человек в выгоревшей норфолкской куртке возился уклумбы. Когда ворота скрипнули, он выпрямился и глянул в нашу сторону. Это былмужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, сзагорелым, обветренным лицом и почти совершенно лысый. Его голубые глазаоживленно поблескивали. Он показался мне симпатичным малым.

– Добрый день, – приветствовал он нас, когда мы проходилимимо.

Я ответил ему и, шагая дальше, все еще чувствовал на спинеего пытливый взгляд.

– Хотелось бы знать… – задумчиво произнес Пуаро.

И замолчал, так и не соизволив сообщить мне, что именно емухотелось бы узнать.

Эндхауз оказался большим, угрюмым домом, который почтисовершенно скрывался за деревьями; их ветви касались самой крыши. Нам сразубросилось в глаза, что дом запущен. Прежде чем позвонить, Пуаро окинул егооценивающим взглядом. Потребовалось приложить поистине геркулесово усилие,чтобы старомодный звонок издал хоть какой-то звук, зато, раз задребезжав, онеще долго заливался унылым, жалобным звоном.

Нам отворила женщина средних лет. «Приличная особа в черном»– вот слова, которые приходили на ум при взгляде на эту респектабельную, в меруугрюмую и предельно безразличную ко всему горничную.

Мисс Бакли, сообщила она, еще не возвращалась. Пуарообъяснил, что нам назначено свидание, и не без труда добился, чтобы насвпустили в дом. Женщины такого типа обычно не слишком доверяют иностранцам, и яльщу себя надеждой, что именно моя внешность заставила ее смягчиться. Наконецнас провели в гостиную, где нам предстояло ожидать возвращения мисс Бакли.

Вот где совсем не чувствовалось уныния. Комната – правда,довольно запущенная – выходила на море и была залита солнечным светом. На фонетяжеловесной мебели времен королевы Виктории разительно выделялось несколькодешевеньких вещей – ультрамодерн. Парчовые гардины выцвели, зато чехлы былиновенькие и яркие, а диванные подушки словно пылали чахоточным румянцем. Настенах висели фамильные портреты. Я подумал, что некоторые из них, должно быть,по-настоящему хороши. Рядом с граммофоном валялось несколько пластинок. Стоялнебольшой приемничек; книг в комнате почти не было; на край дивана кто-тобросил развернутую газету. Пуаро поднял ее и, поморщившись, положил назад. Этобыла местная «Уикли геральд энд директори». Однако что-то заставило его сновавзять ее в руки, и, пока он просматривал там какую-то заметку, дверь отвориласьи в комнату вошла Ник Бакли.