– Моя фамилия Гастингс, – сказал я сухо.

– Битва при… – подхватила Ник. – 1066 год. Кто сказал, что яне образованна? Нет, это ужас до чего здорово! Значит, вы думаете, что кто-то всамом деле хочет со мной разделаться? До чего интересно! Жаль только, в жизниничего такого не бывает. Разве что в книгах. Мсье Пуаро, вы похожи на хирурга,придумавшего какую-то новую операцию, или на врача, который обнаружилнеизвестную болезнь и хочет, чтобы она была у каждого встречного.

– Черт побери! – загремел Пуаро. – Да будете ли вы говоритьсерьезно? Вы, нынешняя молодежь, бываете вы хоть когда-нибудь серьезны? Славнаяполучилась бы шуточка, если бы вас нашли в саду возле отеля с этакойаккуратненькой маленькой дырочкой – только не в шляпке, а в голове. Вы бы тогдане стали смеяться, а?

– Сеанс сопровождался потусторонним хохотом, – сказала Ник.– Нет, серьезно, мсье Пуаро, я вам очень благодарна и все такое, но, честноеслово, это какое-то совпадение.

– Упряма как черт!

– Которому я и обязана своим именем. Моего дедушкуподозревали в том, что он продал душу черту. Его иначе и не называли здесь, какСтарый Ник[3]. Он был зловредный старикан, но страшно занятный. Я его обожала.Ездила с ним повсюду, и нас так и звали: его – Старый Ник, а меня – МолодаяНик. А по-настоящему меня зовут Магдала.

– Редкое имя.

– Да. Оно у нас как бы фамильное. В семействе Бакли пропастьМагдал. Во-он там висит одна. – Она кивнула на один из портретов.

– А! – отозвался Пуаро. Потом, взглянув на портрет, висевшийнад камином, осведомился: – Ваш дедушка, мадемуазель?

– Он самый. Правда, хорош? Джим Лазарус хотел купитькартину, но я не продала. Старый Ник – моя слабость.

– А! – Пуаро немного помолчал и очень серьезно проговорил: –Вернемся к нашей теме. Послушайте, мадемуазель. Я заклинаю вас, не будьтелегкомысленны. Вам грозит опасность. Сегодня в вас стреляли из маузера…

– Из маузера? – Она была поражена.

– Да, а почему это вас удивляет? У кого-то из ваших знакомыхесть маузер?

Она усмехнулась:

– У меня, например.

– У вас?

– Ну да, папин. Он привез его с войны. С тех пор он тут иваляется. На днях я его видела в этом ящике.

Она показала на старинную конторку. Внезапно, словно еечто-то осенило, девушка подошла к конторке и выдвинула ящик. Потом как-торастерянно оглянулась. И в голосе ее прозвучала новая нотка.

– Ох ты! – сказала она. – А ведь его нет!..

Вот тут-то наконец и наступил перелом. До сих пор ихразговор больше походил на препирательство. Целая пропасть разделяла ихпоколения. Известность Пуаро, его репутация не значили для нее ровно ничего.Ведь нынешняя молодежь знает только сегодняшний день и сегодняшнихзнаменитостей. Потому и предостережения ни капельки ее не испугали. Для нееПуаро был просто старым чудаком-иностранцем с забавной склонностью к мелодраме.

Такое отношение обескураживало Пуаро хотя бы потому, чтобило по его тщеславию. Он ведь не уставал твердить, что Эркюля Пуаро знает весьмир. И вдруг нашелся человек, который его не знал! Я не мог непозлорадствовать, хотя и видел, что мы топчемся на месте.

Однако с той минуты, как мы узнали об исчезновенииревольвера, все изменилось. Ник больше не считала эту историю забавнойшуточкой. Она сохранила свой небрежный тон – такова уж была сила привычки, ноповедение ее стало совсем другим. Девушка отошла от конторки, присела на ручкукресла и сосредоточенно нахмурилась.

– Странно, – сказала она.

Пуаро налетел на меня как вихрь:

– Помните, Гастингс, как я упомянул об одной идейке? Таквот, она подтвердилась. Допустим, мадемуазель убита и ее находят в саду. Онаможет пролежать там несколько часов – по этой дороге мало кто ходит. И возле ееруки – он выпал, вот и все – лежит ее собственный револьвер. Достойная мадамЭллен, конечно, его опознает, и тут уж, разумеется, пойдут припоминать:угнетенное состояние, бессонница…

Ник поежилась:

– А ведь верно. Я сейчас до смерти издергана. Все твердятмне, что я стала нервная. Да… говорить бы стали…

– И подтвердили бы таким образом версию о самоубийстве.Кстати, оказалось бы, что единственные отпечатки пальцев на револьверепринадлежат мадемуазель – словом, все было бы как нельзя более просто иубедительно.

– Веселенькое дельце! – сказала Ник, но я был рад отметить,что «дельце», по-видимому, не слишком ее веселило.

– Не правда ли? – невозмутимо подхватил Пуаро. – Но воляваша, мадемуазель, этому пора положить конец. Четыре неудачи – отлично, однакопятая попытка может окончиться успешнее.

– Ну что ж, заказывайте катафалк на резиновом ходу, –вполголоса проговорила Ник.

– Но мы этого не допустим – мой друг и я, – вот почему мыздесь.

Меня растрогало это «мы». Обычно Пуаро начисто забывает омоем существовании.

– Да, – подтвердил я. – Вам незачем тревожиться, мисс Бакли.Мы защитим вас.

– Это очень мило, – сказала Ник. – Ну история, скажу я вам…Прямо дух захватывает.

Она держалась все так же беспечно и независимо, однако в ееглазах мелькала тревога.

– И первое, что мы сделаем, – заявил Пуаро, – это сядем ивсе обсудим.

Он сел и дружелюбно улыбнулся.

– Начнем с традиционного вопроса, мадемуазель. У вас естьвраги?

Ник огорченно покачала головой.

– Боюсь, что нет, – сказала она виновато.

– Ладно. Значит, эта версия отпадает. Теперь вопрос совсемкак из кинофильма или детективного романа: кому выгодна ваша смерть?

– Ума не приложу, – сказала Ник. – В том-то и дело, что этосовершенно бессмысленно. Кроме этой старой развалюхи-дома… и онзаложен-перезаложен, крыша протекает… и вряд ли на моем участке найдут угольныезалежи или что-нибудь в этом роде.

– Так он заложен, вот как?

– Пришлось заложить. Шесть лет назад умер дедушка, потомбрат. Похороны за похоронами… Это меня и подкосило.

– А ваш отец?

– Он вернулся с войны инвалидом и в девятнадцатом умер отвоспаления легких. А мама умерла, когда я была совсем маленькая. С самогодетства я жила в этом доме с дедушкой. С папой он не ладил – и неудивительно… Иотец решил, что самое лучшее – подкинуть меня дедушке, а сам отправился искатьсчастья по свету. К Джеральду – это мой брат – дедушка тоже не благоволил. Несомневаюсь, что он не ладил бы и со мной, будь я мальчишкой. Мое счастье, что ядевочка. Дед говорил, что я пошла в его породу и унаследовала его дух. – Онарассмеялась. – По-моему, он был старый греховодник, каких свет не видел. Толькоужасно везучий! Здесь говорили, что он превращает в золото все, к чему ниприкоснется. Правда, он играл и спустил все, что нажил. После его смертиостался, собственно, лишь этот дом да участок. Мне тогда было шестнадцать лет,а Джеральду двадцать два. Через три года Джеральд погиб в автомобильнойкатастрофе, и дом достался мне.