– А после вас, мадемуазель? Кто ваш ближайший родственник?

– Мой кузен Чарлз. Чарлз Вайз. Он адвокат здесь, в городе.Вполне порядочный и положительный, но страшно нудный. Дает мне добрые советы ипытается обуздать мою склонность к расточительству.

– И ведет все ваши дела, э…

– Ну… если вам угодно это так назвать. Собственно, вести-тонечего. Оформил для меня закладную и уговорил сдать флигель.

– Да, флигель! Я как раз собирался о нем спросить. Сталобыть, вы его сдаете?

– Да… одним австралийцам. Неким Крофтам. Люди они оченьмилые, сердечные и тому подобное. По мне, так даже чересчур. Вечно таскают мневсякую всячину: то сельдерей, то ранний горох. Ужасаются, что я так запустиласад. По правде говоря, они немного надоедливые… по крайней мере он. Какой-топриторный. А жена у него калека, бедняжка, и не встает с дивана. Но самое главное,они платят ренту, а это очень здорово.

– И давно они тут?

– Уже с полгода.

– Понятно. Ну а кроме этого кузена… он, кстати, с отцовскойили с материнской стороны?

– С материнской. Мою мать звали Эми Вайз.

– Хорошо. Да, я хотел спросить, кроме этого вашего кузена,есть у вас еще какая-нибудь родня?

– Очень дальняя, в Йоркшире, тоже Бакли.

– И больше никого?

– Никого.

– Вам должно быть одиноко.

Ник с удивлением взглянула на него.

– Одиноко? Вот уж нет! Вы ведь знаете, я тут подолгу неживу. Все больше в Лондоне. А с родственниками обычно одна морока. Во всесуются, вмешиваются. Нет, одной веселей.

– О, вы, я вижу, очень современная девушка! Беру назад своислова. Теперь о ваших домочадцах.

– Как это сказано! Мои домочадцы – это Эллен. Да еще ее муж,он смотрит за садом, и, надо сказать, довольно плохо. Я плачу им буквальногроши, но разрешаю держать в доме ребенка. Когда я здесь, Эллен меняобслуживает, а если у меня собираются гости, мы нанимаем кого-нибудь ей впомощь. Кстати, в понедельник я устраиваю вечеринку. Ведь начинается регата.[4]

– В понедельник… а нынче у нас суббота. Так-так. А что выможете рассказать о ваших друзьях, мадемуазель? Например, о тех, с которыми высегодня завтракали.

– Ну, Фредди Райс – эта блондинка, пожалуй, самая близкаямоя подруга. Ей пришлось хлебнуть лиха. Муж у нее был настоящая скотина –пьяница, наркоман и вообще подонок, каких мало. Год или два тому назад она невыдержала и ушла от него. И с тех пор так никуда и не прибьется. Молю бога,чтобы она получила развод и вышла за Джима Лазаруса.

– Лазарус? Антикварный магазин на Бонд-стрит?

– Он самый. Джим – единственный сын. Денег, конечно, куры неклюют. Вы видели его автомобиль? Джим, правда, еврей, но ужасно порядочный. Онобожает Фредди. Они все время вместе. До конца недели пробудут в «Мажестике», ав понедельник – ко мне.

– А муж миссис Райс?

– Этот скот? Да его и след простыл. Никто не знает, куда ондевался. Фредди попала в глупейшее положение. Нельзя же развестись с человеком,который неизвестно где находится.

– Разумеется.

– Бедняжка Фредди! Ей так не повезло! – задумчиво заметилаНик. – Один раз дело чуть было не выгорело, она его разыскала, поговорила сним, и он сказал, что совершенно ничего не имеет против, да у него, видите ли,нет с собой денег, чтобы уплатить женщине, с которой можно было бы разыгратьдля полиции сцену измены. И кончилось тем, что Фредди выложила деньги, а он ихвзял – да и был таков. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Довольно подло, какпо-вашему?

– Силы небесные! – воскликнул я.

– Мой друг шокирован, – заметил Пуаро. – Вы должны щадитьего чувства. Понимаете, он из другой эпохи. Он только что вернулся из далекихкраев, где его окружали широкие, безбрежные просторы и так далее, и так далее,и ему еще предстоит осилить язык наших дней.

– Да что же здесь особенного? – удивилась Ник, делая большиеглаза. – Я думаю, ни для кого не секрет, что такие люди существуют. Но всеравно, по-моему, это низость. Бедненькая Фредди попала тогда в такую передрягу,что не знала, куда и приткнуться.

– Да-а, история не из красивых. Ну а второй ваш друг?Милейший капитан Челленджер?

– Джордж? Мы знакомы испокон веков, во всяком случае, неменьше пяти лет. Он симпатяга, Джордж.

– И хочет, чтобы вы вышли за него замуж, э…

– Намекает временами. Рано утром или после второго стаканапортвейна.

– Но вы неумолимы.

– Ну а что толку, если мы поженимся? Я без гроша, он – тоже.Да и зануда он порядочная, как говорится, доброй старой школы. К тому же емустукнуло сорок.

Я даже вздрогнул.

– Конечно, он уже стоит одной ногой в могиле, – заметилПуаро. – Меня это не задевает, не беспокойтесь, мадемуазель, я дедушка, яникто. Ну а теперь мне бы хотелось поподробнее узнать о ваших несчастныхслучаях. Скажем, о картине.

– Она уже висит… на новом шнуре. Хотите посмотреть?

Мы вышли вслед за ней из комнаты. В спальне, над самымизголовьем, висела написанная маслом картина в тяжелой раме.

– С вашего позволения, мадемуазель, – пробормотал Пуаро и,сняв ботинки, взобрался на кровать. Он осмотрел шнур и картину, осторожновзвесил ее на руках и, поморщившись, спустился на пол.

– Да, если такая штука свалится на голову, это не слишкомприятно. Ну а тот старый шнур был такой же?

– Да, только на этот раз я выбрала потолще.

– Вас можно понять. А вы осмотрели место разрыва? Концыперетерлись?

– По-моему, да. Я, собственно, не приглядывалась. Мне былопросто ни к чему.

– Вот именно. Вам это было ни к чему. Однако мне очень быхотелось взглянуть на этот шнур. Он в доме?

– Я его тогда не снимала. Должно быть, тот, кто привязывалновый, выбросил его.

– Досадно. Мне бы хотелось на него посмотреть.

– Так вы все-таки думаете, что это не случайность? Уверена,что вы ошибаетесь.

– Возможно. Не берусь судить. А вот неисправные тормоза неслучайность. Камень, свалившийся с обрыва… Да, кстати, вы не могли бы показатьмне это место?