Борис и Саенко следом за карликом протискивались черезбитком набитое помещение. Воздух здесь был такой, что даже видавший виды Саенкопокраснел как рак и как тот же рак выпучил глаза. Однако здешним завсегдатаям,извозчикам и землекопам, грузчикам и чернорабочим, вплотную друг к другуразместившимся за длинными некрашеными столами, это было нипочем – оничувствовали себя как дома и пили кто чай, горячий и черный, как африканскаяночь, кто водку такими же гранеными чайными стаканами.

Какой-то вдрызг пьяный извозчик поднял голову, огляделся посторонам мутным взглядом и запел без лада и мелодии разухабистую «Китаяночку»:

После чая, отдыхая,

Где Амур-река течет,

Я увидел китаянку…

Карлик уверенно протолкался через первую комнату и толкнулсяв неплотно закрытую дверь. Из-за этой двери ему сказали что-то на лиговскомязыке, и он на том же наречии бойко ответил. Дверь со скрипом отворилась.Карлик пронырнул внутрь, сделав своим спутникам знак следовать за собой.

Вторая комната была поменьше первой, но гораздо свободнее,потому что здесь размещалось только два стола, составленных вместе, за которымирасположилась одна компания.

Соответственно и атмосфера здесь была несколько свежее, такчто Борис смог перевести дух и оглядеть здешних посетителей.

Во главе стола сидел высокий молодой человек с красивым ипорочным лицом, одетый в дорогой английский пиджак поверх красной шелковойрубашки-косоворотки. По правую руку от него находился мрачный мужчина сгустыми, сросшимися на переносице бровями, по левую – удивительно бледныйчеловек с прилизанными темными волосами, блестящими в свете керосиновой лампы,как лаковая крышка рояля. В руках у этого прилизанного субъекта была дорогаяинкрустированная гитара. Он перебирал ее струны длинными холеными пальцами ижеманным бесполым голосом напевал:

…У ней следы проказы на руках

И шелковая блузка цвета хаки,

И вечерами джигу в кабаках

Танцует девушка из Нагасаки…

– Завяжу! – крикнул вдруг красавец в косоворотке,ударив по столу кулаком. – Завяжу, перейду финскую границу и уеду вНагасаки!

– Ты же раньше в Сингапур хотел уехать, – с едвазаметной усмешкой проговорил его мрачный бровастый сосед.

– В Сингапур? – переспросил красавец. – Можнои в Сингапур… в Сингапуре тоже неплохо…

Музыкант тут же запел:

В бананово-лимонном Сингапуре…

Когда ревет и стонет океан…

– А это кто такие? – встрепенулся главарь, заметиввошедшего в комнату карлика и его спутников.

– Здорово шамал, Семе-эн! – приветствовал егоШарик Иванович.

– А, это ты… – разочарованно протянулбандит, – а я уж думал, ГПУ пришло меня брать… скучно! И что ты, Шарик,все со своей ботвой лиговской вылезаешь? Знаешь ведь, не люблю я ее! Я бандитинтеллигентный, люблю кино и предпочитаю изъясняться по-французски…

– По-французски, Семен Степаныч, мы не сильны… а тебеМиколка привет передавал да просил с этим господином поботать…

– Кто таков? – вскинулся бандит, подозрительноуставившись на Бориса.

– Кто я таков – сейчас не суть важно, – ответилОрдынцев. – Я уже и сам забывать начал, кто я на самом деле. Одно вамскажу, mon ami: в Сингапуре определенно нет ничего хорошего. Те же бандиты, теже полицейские. Разве что ГПУ нету. Насчет Нагасаки, правда, не скажу, тамбывать не приходилось… Если честно, то в Сингапуре тоже…

Музыкант, услышав знакомое слово, тут же встрепенулся изапел:

У ней такая маленькая грудь

И губы, губы алые, как маки…

– Помолчи! – оборвал его налетчик. – Дай счеловеком поговорить! Так, говоришь, ничего хорошего в Сингапуре? Ты, парень,только для того ко мне пришел, чтобы мечту мою опошлить?

– Нет, mon ami, я пришел, чтобы вам дело предложить.Хорошее дело, красивое… как раз по вашей специальности!

Борис подсел к налетчику и что-то начал ему вполголосарассказывать. Семен слушал внимательно и заинтересованно.

Владимир Орестович Баранов, сотрудник ГПУ, был не тольконепримиримым борцом с саботажем и контрреволюцией. Он был еще и большимлюбителем искусства. Правда, в отличие от вождя мирового пролетариата товарищаУльянова (Ленина), который считал, что из всех искусств важнейшими для насявляются кино и цирк, Владимир Орестович предпочитал театр и живопись. Театр онлюбил потому, что в театральных труппах попадались хорошенькие артистки, аживопись – за то, что некоторые полотна старых мастеров, как выяснилось, стояточень больших денег.

– Ты сегодня очень хорошо выглядишь, Полли! –проговорил Владимир Орестович, подливая в бокал своей покладистой подругишампанское. – Просто картинка!

– Ты такой милый, Вольдемар! – воскликнула Полина,заливаясь счастливым смехом и закидывая руки за голову. Она знала, что при этомее пышная грудь очень выигрышно смотрится.

Вольдемар не остался равнодушен к этой маленькой уловке. Онподсел ближе к госпоже Жасминовой и обнял ее свободной рукой.

– Ой, что это такое твердое, Вольдемар? – Полинаслегка отстранилась. – Ты набьешь мне синяк! Ты же знаешь, как легко уменя появляются синяки…

– А, это мой револьвер! – Владимир Орестовичвытащил из кармана тяжелый «кольт» и положил его на изящный инкрустированныйстолик. – Ты же знаешь, Полли, я с ним никогда не расстаюсь! Разве чторади тебя… ради твоих прекрасных глаз…

– Ты такой милый! – повторила Полли, теснееприжавшись к своему рыцарю. – Ты умеешь говорить комплименты! Сейчас этотакая редкость, а настоящей женщине комплименты нужны как воздух! Кстати, овоздухе… Вольдемар, открой, пожалуйста, окно, здесь очень душно!

Владимир Орестович неохотно поднялся с дивана, подошел кокну, дернул шпингалет и приоткрыл тяжелую створку. В комнату ворвался свежийвесенний воздух, звонки трамваев и свистки постовых милиционеров. Несгибаемыйчекист развернулся, сделал шаг к дивану и вдруг замер на месте.

У него за спиной раздался странный звук. Створка окнаподозрительно скрипнула, а стекло негромко звякнуло.

Владимир Орестович повернулся к окну и увидел, как в неговпрыгнуло какое-то удивительно проворное существо, словно образовавшееся извесеннего петроградского воздуха. При ближайшем рассмотрении это оказалсянебольшого роста человек с оттопыренными ушами и подвижным, как у обезьяны,лицом. Во всем облике этого удивительного человека было что-то определенноиностранное. Впрочем, человек, влетающий в окна, непременно должен бытьиностранцем. Да и одет он был соответственно – клетчатый пиджак, широкие штаны,крепкие ботинки на толстой подошве.

Полина Леопольдовна при виде летающего господина истеричновзвизгнула и хотела даже упасть в обморок, но подумала, что это будетнеблагоразумно.