Он по-прежнему не видел в городе признаков бедствия. Кое-гденога его ступала на дощатый настил, но и под досками не пищали крысы, немелькали темные шкурки, не пахло тем особенным запахом, который они всегдаприносили с собой, когда их было много. «Почему же они не появляются днем?Почему??»

Он кружил по городу, исхаживал одни и те же улицы,возвращался туда, где уже был, – и запоминал, запоминал, запоминал.Хамельн отпечатывался в его памяти, и, закрыв глаза, он уже видел его мысленнопочти целиком – изъеденный ходами улиц каменный муравейник.

Наконец он вышел на главную площадь и остановился неподалекуот собора. Возле него стояла статуя, которую он сперва не заметил, –каменный воин, опирающийся на меч. «Не очень-то вышло у тебя защитить свойгород. Поглядим, что сможет сделать бедный крысолов…» Он обошел собор вокруг,внимательно рассматривая кладку и время от времени наклоняясь низко к земле,поднялся по выщербленным ступеням, края которых блестели в лучах солнца, будтонатертые маслом, и зашел внутрь.

Прохладная громада церкви накрыла его, будто распахнутымикрыльями, и, замерев перед колоссальным пространством, не уступавшим поразмерам площади, что осталась снаружи, он широко раскрыл глаза, глядя туда,где далеко в глубине собора мерцали огоньки свечей.

Но не благоговение и не восторг овладели им. Он почувствовалкрыс.

Да, теперь он почувствовал крыс! Под его ногами, в глубинекамня, что-то происходило – какое-то дрожание, шевеление, и хотя сюда недоносилось ни единого звука, казалось, приникни ухом к мозаичному полу – иуслышишь рев, подобный реву свергающейся со скалы реки. Он представил, сколькоже провизии должно быть внизу, чтобы кормить такую ораву в течение несколькихдней, и с глухой злобой подумал, что епископ сделал все, чтобы крысы как можнодольше не покинули Хамельн. Пожалуй, они могут не соблазниться его приманками сядами, отъевшись на жирном мясе и отборной рыбе…

Но если не яды, то что же?»

«Четыре человека… четыре человека… – В голове у Бабкинауже битых пятнадцать минут вертелись эти два слова да скороговорка: –«Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж».Тьфу».

Он устал. Допрос клиентов Перигорского Сергей закончилполчаса назад и теперь сводил в одну таблицу показания, сверяя их друг с другомпо времени. Пока расхождений не было. Положение несколько облегчало то, чтоодин из клиентов, ресторатор, в субботу ожидал важного звонка и потому носил ссобой телефон, упакованный в водонепроницаемый чехол. Время от времени ондоставал его и просматривал сообщения, заодно машинально отмечая время. По этимточкам и можно было хотя бы примерно попытаться установить, кто изподозреваемых где находился в момент убийства.

Но это ничего не давало, как и утверждали оперативники.Фактически, подумал Бабкин, он сделал бесполезную работу, потому что прошел темже путем, которым проходили они. И с теми же результатами. Все эти данныеимелись у них еще накануне, и можно было не тратить столько времени и сил нато, чтобы выяснить уже ясное.

Бабкин отпил остывший кофе из маленькой чашки, которуюнеудобно было держать в руке, да и напитка в ней хватало всего на пару глотков,но звать кого-нибудь, чтобы ему приготовили новую порцию, казалось неловко. Онвсегда стеснялся в таких случаях и чувствовал себя нелепо, хотя никто, глядя нанего, не догадался бы об этом. Конечно, можно было отправиться на поиски кофесамостоятельно – наверняка где-нибудь неподалеку обнаружился бы подходящийагрегат, – и Бабкин уже почти решился сделать это, но затем вспомнил двухнаяд, у одной из которых Макар вытащил бутылку с водой, и передумал.

Перед беседой с клиентами он еще раз внимательно просмотрелих досье и предположил, что ожидает его в каждом случае. Актер станет истерить,Коцба замкнется, чиновник будет цедить слова сквозь зубы, а грузин сыграет рольрубахи-парня. Однако вышло не совсем так.

Аслан Коцба – первый, с кем встретился Бабкин, – шутили вел себя непринужденно, как будто не сидел вторые сутки в «Артемиде» из-за смертиженщины, регулярно исполнявшей его прихоти.

– Я к ней заходил, да… Нет, не заплывал – шел черездверь. А плавали мы с Вано наперегонки, вверх-вниз, вверх-вниз! Он у насгорячий южный человек, проигрывать не любит, так что три раза сплавали, пока онне убедился, что точно проиграл.

Аслан удовлетворенно улыбался, щурил черные глаза.

– Что? Ну зачем глупости спрашиваешь! Конечно, жалко.Мика красивая была, интересная… Как пришел, так и заходил к ней, но ненадолго.Нет, время тебе не скажу, я здесь за стрелками не смотрю.

Вано Даташвили, «горячий южный человек», глядел не наБабкина, а на узкую прорезь окна за его спиной, слова бросал нехотя по одному,словно они стоили ему денег, и время от времени вздрагивал широкими ноздрями.Невысокий, с красивой седеющей головой, Вано весь разговор просидел неподвижно,положив смуглые руки на подлокотники кресла.

Да, он был у Микаэллы. Да, один раз. Нет, недолго. Сколькоэто длилось, он не знает.

– Я что тебе, будильник, чтобы время засекать? Провремя я все сказал твоим мальчикам, второй раз повторять не буду, у них спроси.

Властное значительное лицо, высокомерие грузинского князя,тяжелые набрякшие веки под черными глазами. «Артист, елы-палы!» – решил Бабкин,но если Даташвили и играл, поймать его на притворстве он не мог – рестораторбыл естественен и органичен. Он в нескольких словах обрисовал их соревнование сКоцбой, но сраз?? замолчал, стоило Бабкину завести речь о других клиентах.

– Видел их. Что делали, у них спроси.

И больше ничего выжать из Вано Даташвили не удалось.

Чиновник по фамилии Сушков, оказавшийся точно таким же, какна фотографии – маленьким, круглоголовым и плешивым, – трясся, вскрикивали то и дело начинал истерически скандалить, требуя немедленно соединить его сначальством Бабкина, но на предложение самому позвонить и поговорить с ИгоремВасильевичем почему-то отвечал резким отказом. За пятнадцать минут СергейИванович до того вывел сыщика из себя, что в конце концов Бабкин повысил голос,о чем тут же пожалел.

– А вы на меня не кричите! – окрысился на негоСушков. – Вам тут не семнадцатый год, между прочим! Интеллигенцию всюзадавили, теперь за нас принялись, да?!

– За вас – это за кого? – устало поинтересовалсяСергей.

– За нас! За тех людей, которые правду готовы говорить,невзирая на лица! А такие, как вы, нас стреляете, душите, увольняете, гонитепрочь отовсюду, чтобы мы вам глаза не мозолили… Развелось вас столько, что иподумать страшно!

– Вы забыли добавить – «сатрапы».

– Что?

– Говорю, забыли добавить о сатрапах и душителяхсвобод. Чтоб уж для полноты картины.

Сушков замолчал, пожевал губами, прищурился – и вид у неговдруг стал совершенно благостный. Маленькие ручки, сложенные на коленях,бровки, скорбно сведенные вместе – о Сушкове хотелось говорить вуменьшительно-ласкательной форме и извиняться за беспочвенные подозрения. НоБабкин справился с этим порывом.