— Нет, не пошутил! Она мне нравится!

— Саманта, напомни мне об этом, когда вырастешь, —серьезно сказал Гордон, и у меня зародилось подозрение, что она непременно таки сделает.

Когда мы прибыли на угол Шестьдесят четвертой улицы и Пятойавеню, шофер остановил машину, вышел, открыл нам дверь, и мы отправились взоопарк. Гордон нес фотоаппарат, которого я раньше не замечала.

— Хочу сделать несколько снимков. Как ты на этосмотришь? Если не хочешь, не буду.

— Что ж, о'кей. Я бы тоже взяла себе пару-тройкуфотографий. И обязательно щелкни машину, — улыбаясь, ответила я иогляделась по сторонам, разыскивая взглядом Сэм.

— Джиллиан, у меня нет ни одной твоей фотографии. Надоисправить это упущение. Кто знает, может, мы больше не встретимся…

— Ох, Гордон, без глупостей. Конечно,встретимся, — запротестовала я, но внутри у меня что-то дрогнуло.

— Эзе и Сан-Франциско слишком далеко друг от друга,дорогая. Мало ли что может случиться. Когда я с кем-то прощаюсь, то верю, чтоэто навек.

— Забавно. А когда прощаюсь я, то всегда говорю себе,что ненадолго.

— Ты веришь в это?

— Пожалуй, не очень, — призналась я, и вдруг мнестало грустно. Гордон посмотрел на меня и отвел глаза.

Примерно час Гордон фотографировал меня и Саманту своздушными шариками, с печеньем, верхом на пони, у клетки с тюленями…Фотографии были моментальными. Он ловил мгновения, когда мы набивали ротпеченьем, закрывали глаза, задирали руки и смеялись. Он щелкал, забегал сразных сторон и снова щелкал… Крак, крак, крак, крак, крак, крак… Последний деньв жизни Гордона и Джиллиан… «Не пой мне песен, не рассказывай сказок и не лейслез», но поминай меня добром…

Последний кадр сделал шофер. Он сфотографировал нас троих уоткрытой двери красного «Роллса». Саманта держала в руках красный шар. Когда мысели в машину, я поняла, что это единственная фотография, на которой запечатленГордон.

Остаток дня прошел согласно плану «гида». В полночь мы ушлииз «Рэффла» и отправились знакомиться с «маленьким сюрпризом». Верный «Ролле»повез нас в район Восточных улиц. Я догадалась, что мы едем домой к Гордону.

Мы вышли и поднялись по лестнице. Он открыл дверь, вошел вквартиру, зажег свечи и вернулся, чтобы помочь мне снять пальто. Комнатаутопала в цветах, перед тахтой стоял кофейный столик, на котором красовалосьшампанское в ведре со льдом. Он развел огонь в камине и включил негромкуюмузыку. Само совершенство. Конечно, смешно, что все это было устроено для дамы,беременной от другого, выходящей за этого другого замуж и уезжающей отсюда затридевять земель. Но все равно у меня было радостно на душе. Конечно, я знала,что с Крисом нас ждет не только большое счастье, но и множество проблем. ОднакоКрис был сделан из другого теста; от него свеч и шампанского ждать неприходилось. Как ни жаль, на всех невест свеч и шампанского не напасешься. Одинженится в джинсах и мятой рубашке апаш, поит кока-колой и кормит горелымигренками, а другой достает из волшебного ларца свечи и шампанское… Нет уж,предпочитаю кока-колу и гренки. Так легче.

Словно прочитав мои мысли, Гордон протянул мне пробку отшампанского и сказал:

— Это для твоего волшебного ларца…

Я с улыбкой подставила ладонь, но он тут же отдернул руку,что-то написал на пробке и тогда уже вручил ее мне. Там стояла дата. Толькодата, больше ничего.

— Не будем заставлять твоих взрослых детей ломатьголову над кучей незнакомых инициалов, — грустно сказал Гордон, и я знала,что он имеет в виду.

— Когда ты уезжаешь в Европу?

— Примерно через месяц.

— Что об этом думает Грег? Ты говорил с ним?

— Да, вчера я звонил ему. Знаешь что, Джиллиан, этопроизвело на него впечатление. Похоже, сын впервые в жизни одобрил мойпоступок. Я «отрекся» от материализма, за который он презирал меня, и сделалто, что ему близко и понятно. Грег обещал приехать летом в гости. Думаю, онсдержит слово.

— Конечно, сдержит. Я его понимаю. Я бы и сама неотказалась провести лето на юге Франции.

— Покинув ради этого солнечную Калифорнию? Я попыталасьулыбнуться и долго-долго смотрела на него.

— Гордон, ты напишешь мне?

— Может быть. Хотя я не мастер писать письма. Да иКрису это едва ли понравится. Но я сообщу тебе, где нахожусь. — Он пыталсяпринять новые правила игры.

— Крису наплевать. Пришли мне весточку… Пожалуйста…

Сомневаюсь. Он не дурак и не испытывает ко мне нежныхчувств. Уж это-то я знаю. И не осуждаю его. На его месте я бы тоже их неиспытывал. Джиллиан, не стоит давать ему повода причинить тебе боль. — Ябезмолвно кивнула, и он второй раз наполнил бокалы, опорожнив бутылку «ЛуиРедерер» 1956 года, шампанское Шарля де Голля. И Гордона Харта.

Мы выпили вино и молча смотрели в огонь, думая каждый освоем. Мы были такими воспитанными, так умели держать себя в руках и о стольмногом переговорили раньше, что теперь слов не требовалось. Достаточно быловзглядов. И я знала, что расставание с Гордоном будет одной из самых горестныхстраниц в моей жизни. Последнее мгновение… Самый последний взгляд… Однажды яуже прошла через это. С Крисом. Нынешнее расставание ничуть не легче.

Я повернулась к сидевшему рядом Гордону. Его точеное лицо былоповернуто в профиль, борода выдавалась вперед, глаза были закрыты… Вдруг егорука дернулась, и бокал полетел в огонь. Раздался звон бьющегося стекла. Язнала, что означал этот жест. Разбитый бокал. Разбитая жизнь. Все кончено.

Гордон безмолвно встал, подал мне пальто, и мы медленнопошли к дверям.

По пути в отель мы сидели молча, держались за руки исмотрели на пролетающий мимо город. Вдоль тротуаров еще лежали остаткиначинавшего темнеть снега.

Машина остановилась у отеля, и Гордон хотел было встать, ношофер уже открыл мне дверь.

— Нет, не выходи. Пожалуйста, — хрипло попросилая. Гордон обнял меня и поцеловал в макушку. Я запрокинула голову, и мыпоцеловались. Из-под плотно сжатых век сочились слезы и скатывались от уголковк вискам. Потом я открыла глаза и увидела, что Гордон тоже плачет…

— Я люблю тебя, Гордон…

— До свидания, родная. Я буду думать о тебе.

Я выскользнула из машины и не оглядываясь побежала квращающейся двери. До свидания… до свидания… аи revoir[17], неadieu[18]…

Какой смысл мечтать о том, что могло бы быть у нас сГордоном? Я выбрала Криса. Лифт вез меня наверх, а я крепко закрыла глаза инеслышно шептала: