Разве в этом не проявилась ее привязанность? К тому же какэто не похоже на теперешнюю Мэри! Возможно ли столь разительное несходствомежду ребенком и женщиной? Трудно, почти невозможно представить, чтобы в Мэризаговорил голос привязанности, чтобы он зазвучал столь отчетливо.

Произошло нечто невероятное… Его вдруг пронзила неожиданнаямысль. Неужели на удивление просто? Не привязанность… голый расчет. Все доконца просчитано. Искусно разыграна показная привязанность. Средство длядостижения желаемого?

Едва он подумал об этом, и собственная же мысль оглушилаего.

Филип в сердцах отшвырнул ручку и направился в примыкающую кгостиной спальню. Он подъехал к туалетному столику, взял гребенку, зачесалназад нависшие надо лбом волосы. Собственное лицо показалось ему чужим инезнакомым.

«Кто я, – подумал Филип, – и куда я иду?» Такие мысли преждене посещали его… Он подкатил к окну, выглянул наружу. Внизу, возле кухонногоокна, с кем-то разговаривала одна из приходящих служанок. До него долеталиголоса, в которых отчетливо слышался местный выговор…

Глаза у него расширились, Филип затих, словно погрузился впрострацию.

Шорох, донесшийся из соседней комнаты, вывел его изоцепенения. Он переместился со своим креслом к двери.

У письменного стола стояла Гвенда Воугхан. Она обернулась кнему, ее осунувшееся лицо, освещенное утренним солнцем, поразило его своимпечальным выражением.

– Хелло, Гвенда.

– Хелло, Филип. Лео решил, что вас может заинтересовать«Иллюстрейтед Лондон ньюс».

– О, спасибо.

– Славная комната, – сказала Гвенда, оглядываясь. – Даже неверится, что я когда-то сюда захаживала.

– Словно королевские покои, не так ли? – улыбнулся Филипп. –Вдали от всех. Мечта инвалида и молодоженов.

Он произнес последнее слово и тут же об этом пожалел. Лицо уГвенды конвульсивно вздрогнуло.

– Надо идти работать, – усмехнулась она.

– Вы великолепный секретарь.

– Только не сейчас, все время допускаю ошибки.

– Кто их не допускает? – попытался он утешить ее. – Когда выс Лео поженитесь?

– Наверное, никогда.

– Вот это будет действительно ошибка.

– Лео полагает, что наша женитьба вызовет нежелательныепересуды… прицепится полиция! – Ее голос звучал удрученно.

– К черту все, Гвенда, надо отважиться.

– Я бы и отважилась, человек я рискованный. Люблю ставить насчастье. Но Лео…

– Да? Лео?

– Он, вероятно, до конца своих дней останется супругом РэчелЭрджайл.

Гнев и отчаяние, прозвучавшие в ее словах, поразили Филипа.

– Такое ощущение, будто она жива, – произнесла Гвенда. – Оназдесь… в этом доме… все время.

Тина поставила свою машину на газоне возле стены,ограждающей церковный двор. Она аккуратно распаковала только что купленныецветы, миновала кладбищенские ворота и пошла по центральной аллее. Не нравилосьей это новое кладбище. Лучше бы маму похоронили на старом погосте, поближе кцеркви. Там витает дух старины. Могилы прикрыты ветвями тиса, камни порослимхом. На этом же новом кладбище все тщательно спланировано, от главной аллеи ответвляютсяпешеходные дорожки, все прилизано, все безлико, словно ты не на кладбище, а вмагазине самообслуживания.

Могила миссис Эрджайл содержалась в порядке. Ее обрамлялбордюр из мраморных плиток, пространство между которыми было усыпано гранитнойкрошкой. Над могилой возвышался гранитный крест.

Сжимая в руке гвоздики, Тина прочла надпись: «Светлой памятиРэчел Луизы Эрджайл, ушедшей из жизни 9 ноября 195…» Ниже стояло: «Твои детиблагословляют тебя».

Сзади послышались шаги, Тина, вздрогнув, обернулась:

– Мики!

– Увидел твою машину и последовал за тобой. Вот и пришелсюда.

– Пришел сюда? Зачем?

– Не знаю. Наверное, чтобы попрощаться.

– Попрощаться… с ней?

– Да. Получил работу в нефтяной компании, о которой я тебеговорил. Через три недели уезжаю.

– И пришел попрощаться с мамой?

– Да. Хочу поблагодарить ее и сказать, что я раскаиваюсь.

– В чем раскаиваешься, Мики?

– Не в том, что убил ее, если ты это вообразила. Неужели тыдумаешь, что я убил ее, Тина?

– Не знаю.

– А теперь тем более не знаешь, верно? Не вижу смыслаоправдываться.

– Так в чем ты раскаиваешься?

– Мама много для меня сделала, – задумчиво проговорил Мики.– И не видела от меня никакой благодарности. Ее любовь доводила меня дояростного исступления. Я ни разу не сказал ей доброго слова, не подарил ниодного любящего взгляда. Сейчас захотел это сделать, вот и все.

– Когда ты перестал ее ненавидеть? После смерти?

– Да. Наверное.

– Ведь ты не ее ненавидел, не так ли?

– Да, тут ты не ошибаешься. Я ненавидел свою родную мать,потому что любил ее. Я ее любил, а она мной тяготилась.

– Теперь злость прошла?

– Да. Чего от нее можно было требовать? Каждый человектаков, каким уродился. Она была светлым, счастливым созданием, слишком любиламужчин и к бутылке пристрастилась. А с детьми была ласковой, пока на нее ненакатывало. Но в обиду их не давала. Все бы хорошо, да только вот мнойтяготилась! Долгие годы я гнал от себя эту мысль. Теперь смирился. – Онпротянул руку. – Не дашь ли мне одну гвоздичку, Тина? – Он взял из ее рукицветок, наклонился и положил его пониже надписи. – Мама, это тебе. Я былскверным сыном, не понимал, что ты была мудрой матерью. Но есть ли прок в такихзапоздалых извинениях? – поглядел он на Тину.

– Думаю, есть, – проговорила Тина.

Она нагнулась и положила на могилу букетик гвоздик.

– Ты часто приходишь сюда с цветами?

– Каждый месяц.

– Милая крошка Тина, – прошептал Мики.

Они повернулись и побрели по кладбищенской дорожке.

– Я не убивал ее, Тина, – сказал Мики. – Клянусь тебе. Хочу,чтобы ты мне поверила.