Это был камешек в мой огород, но я притворился, что незаметил, не стоит отпугивать неожиданного союзника. Сказал ему примирительнымтоном:

– Русские бы не сдались Западу, тем более не сдались бысоветские. Но того народа уже нет, сломали, растоптали. Осталось одно охвостье,именуемое россиянами. А эти все продадут! Покочевряжутся, поговоряткрасиво о собственной национальной гордости, а потом побегут наперегонкисдаваться.

Прозвенел звонок, призывающий всех в зал. Неожиданно менядогнал высокий красавец ариец, грудные мускулы непомерно топорщат пиджак,сказал очень серьезно:

– Вообще-то вы правы, Борис Борисович. В соревновании двухсистем победили Штаты. Их модель развития оказалась намного эффективнее, как бынас ни раздражали их крикливые клоуны, неумеренный либерализм, засильешоуменов. Мы можем либо продолжать сопротивляться, не признавая поражение, хотяэто совсем по-детски, либо честно признать их правоту, принести вассальнуюприсягу, как делали все побежденные рыцари, и встать под знамя победителя. Тоесть влиться в его войско и вместе с ним идти к прогрессу.

Я пробормотал:

– Вы уж слишком…

Он горько засмеялся:

– Не верите, что я всерьез? Провокацию ищете? Увы, не шучу.Кстати, моя фамилия Шторм. Владимир Шторм из Хабаровска.

В зале быстро рассаживались. Власов постучал молоткомпо столу, устрашающе налитые кровью глаза обвели всех тяжелым взглядом.

– Заканчивайте, заканчивайте… Начинаем прения по докладууважаемого Бориса Борисовича, руководителя партии «Российская НациональнаяИдея». Записалось восемнадцать человек, последним подал заявку на выступлениетоварищ Шулимов. Будем продолжать запись?

Как и водится, из зала дружно прокричали:

– Нет!

– Довольно!

– Хватит!

– До ночи не выберемся!

Он снова спросил громко ритуальное:

– Кто «за»? Кто «против»?.. Кто воздержался?.. Принято:выступающих в прениях восемнадцать человек, последний – Шулимов. Сейчаспрошу на трибуну товарища Карельского, приготовиться Черкашину.

В дальних рядах поднялся и пошел к трибуне крепкиймужчина в мундире казачьего офицера. Я впервые рассмотрел Карельского, он впартийное бюро выдвинулся недавно, очень быстро, будучи одним из главных героевтерского казачества: вопреки властям начал тайно вооружать казаков, организовалохрану сперва своей станицы, а потом и соседних, полностью вытеснил чеченскихбоевиков на ту сторону Терека, а потом и сам с казаками начал совершать дерзкиерейды на другой берег.

Он сумел сделать то, что не сумели власти с многочисленнымифедеральными войсками: спецназ или не спецназ, но все они оказывалисьсовершенно беспомощными в чужой обстановке, постепенно спивались и превращалисьв обыкновенных мародеров. А отряды Карельского точно так же, как ичеченцы, прекрасно знают местность, умеют скрадывать часовых не хуже боевиков,а когда кого-то из родни захватывали в заложники, тут же брали втрое большечеченцев и начинали присылать террористам отрезанные пальцы, уши. Так что ихпанически боялись, с ними не проходило то, что проходило с федералами, их сновазауважали за жестокость и решимость применять силу, как за то же самое уважаликазаков во времена Льва Толстого.

Карельский опустил кулаки на трибуну, чуточку приподнялсянад нею, так мне показалось, окинул всех прицельным запоминающим взглядом.

– Я внимательно выслушал аргументацию товарища Збро­яра.И нашел в ней только один недостаток – она ложна от начала и доконца! Против нас, против России все, даже география? Что ж, это повод, чтобылюбая другая страна сдалась. Но еще великий Тютчев сказал: «Умом Россию непонять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать – в Россию можнотолько верить!»

В зале раздались аплодисменты, переросли в овацию.Карельский переждал, заговорил с еще большим нажимом:

– А Тютчев был не только поэтом, но и канцлером ВеликойРоссийской империи, он знал, что говорил!.. В Россию можно только верить. Ибоне раз оказывалась на краю гибели, любая другая нация уже сдалась бы, но не мы,русские!.. Более того, после тяжелейших испытаний Россия, как Феникс из пепла,выходила помолодевшая, обновленная, сильная. Наполеон всю Европу покорил слегкостью, но, когда к нам вторгся и даже Москву захватил, чем кончилось? Нашиказаки погуляли по Парижу и по всей Франции. Когда Гитлер вторгся, тоже слегкостью захватив всю Европу и заставив работать на себя, мы вышли из этойстрашной войны, несмотря на потери, могучей сверхдержавой, более сильными, чембыли до войны!..

Снова похлопали, я поглядывал в зал, люди воодушевились, налицах румянец, глаза горят, а плечи сами распрямляются. Когда вот такая реакцияна вообще-то простые слова, рассчитанные на эмоции, а не логику, то поневолечувствуешь себя предателем. Есть свой клан, племя, нация – и любоедвижение за рамки уже выглядит предательством. Когда живешь в концентрационномлагере, окруженном колючей проволокой, то бегство из него считается подвигом.Когда живешь в таком же точно лагере, где колючей проволокой служат «культурныеобычаи», язык, одежда, место проживания, то бегство из такой вот замкнутойкультуры называется предательством. Предательством Родины, что есть тягчайшийгрех. Вот и не решается талантливейший поэт Дагестана Бадрутдин Магомедовписать на русском языке, ибо длиннобородые аксакалы сочтут предательством.

– …мы выйдем из всех бед обновленными, – ворвался в ушигромкий уверенный голос отважного казачьего атамана. – Я не знаю, какэто произойдет и когда, но Господь нас не оставит!

Он широко перекрестился, поискал глазами иконы, кудапоклониться, не нашел, сердито сверкнул очами.

– Господь не оставит многострадальную Россию! –повторил он с нажимом. – Мы всегда шли по пути, указанному Господом,потому мы, его верные рабы, будем спасены, даже если весь мир погрузится вгеенну огненную!.. Потому я призываю отвергнуть всякие мысли о союзе с нашимзлейшим врагом, а председателя ЦК нашей партии Бориса Борисовича лишить всехполномочий и подвергнуть партийному суду!

Он поклонился, соступил с трибуны. Зал взорвалсяаплодисментами. Я вздрогнул, уже не аплодисменты, а подлинная овация,настоящий шквал, стены сотрясаются, люстра дрожит. Кто-то из самыхвоодушевленных встал, за ним начали подниматься и другие, и вот уже весь залстоя рукоплещет отважному казачьему атаману, что гордо и с достоинством идет насвое место.

Председательствующий Власов выждал, но аплодисменты тостихают, то снова разгораются, как пламя в костре, куда подбрасывают сухиеполенья, постучал по столу, сказал громко, перекрывая шум:

– Слово имеет товарищ Черкашин!.. Приготовиться Онищенко.

В зале поднялся и пошел к трибуне Черкашин, а я все ещесмотрел на Карельского. Отважный человек, пламенный патриот, но еще Карамзинсказал, что патриотизм не должен ослеплять нас; любовь к Отечеству естьдействие ясного рассудка, а не слепая страсть. Здесь же, увы, слепая любовь ичисто русская… нет, хуже, чисто расейская надежда на авось, на кривую, чтовывезет, на говорящую щуку или золотую рыбку. Еще хуже – не надежда, аслепая уверенность. Это важное чувство, чтобы подняться в атаку под шквальнымогнем врага, но ни к черту не годится в отношениях между государствами.