– Что за черт! – выдохнул чекист и прикинулрасстояние до столика, на котором лежал его верный револьвер.

– И не думайте, Владимир Орестович! – проговорилнебольшой человечек, и в руке у него возник вороненый «наган». – И шагусделать не успеете! Впрочем, вам незачем волноваться: я ничего плохого вамделать не собираюсь. Даже напротив: я хочу сделать чрезвычайно интересноепредложение.

– Кой черт! – возмущенно проговорилВольдемар. – Какое еще предложение?

Он отметил, что ловкий господин, несмотря на своюиностранную внешность, говорит совершенно без акцента.

– Хорошее предложение, очень выгодное! – повторилнезнакомец таким тоном, каким цыган на ярмарке расхваливает лошадь. – И неподумайте, я вас в шпионы не вербую, это не по моей части. Я вообще-тосекретарь одного очень знатного и богатого иностранца… позвольте представиться:Луиджи Пиранелли…

– Это у вас за границей так принято – в окнавходить? – Узнав имя странного господина, Владимир Орестович почувствовалсебя немного увереннее и даже немного повысил голос. – И если вы спредложением, то для чего «наган»?

– А как же иначе? – Луиджи пожал плечами. – Влюбое другое время вы слишком заняты, вокруг вас постоянно находятся товарищипо оружию. Вот и пришлось окном воспользоваться… а «наган» – это чтобы вы отнеожиданности чего-нибудь не начудили. Так я о своем предложении. До моего шефа– так велит называть его мой иностранец, на американский манер, – до негодошло, что в ваши руки, Владимир Орестович, попала одна очень интереснаякартина…

– Что еще за картина? – возмутилсяВольдемар. – Не знаю никакой картины!

– Знаете-знаете! На картине этой изображена, извиняюсьза выражение, селедка. Еще там есть луковица, репка и кусок хлеба…

Владимир Орестович удивленно заморгал глазами.

При одном из последних обысков ему действительно попаласьтакая картина. Он подумал, что вряд ли эта картина может стоить больших денег,и засунул ее за шкаф в своем кабинете. Владимир Орестович полагал, что дорогиекартины – это те, на которых изображены знатные господа в богатых одеждах,красивые дома и ценные продукты питания, а не луковицы и селедки. Баранов неменял своего мнения, хотя Павел Аристархович Ртищев по мере сил старался егопереубедить.

– Так вот, мой иностранец ужасно хочет приобрести у васэту картину. У богатых, знаете ли, свои причуды… и готов он за нее заплатить аждвадцать тысяч долларов!

Услышав такую фантастическую цифру, Владимир Орестович побледнел.А потом покраснел, и руки у него задрожали.

Они дрожали одновременно от жадности и от страха. Потому чтодвадцать тысяч долларов – очень большие деньги, но и неприятности они могутпринести тоже огромные.

– Только у моего иностранца непременное условие. Выдолжны не только принести ему картину, но привести на встречу искусствоведаРтищева. Если Ртищев в присутствии иностранца подтвердит подлинность картины,вы тут же немедленно получите всю сумму. – Искуситель в клетчатом пиджакепослал воздушный поцелуй полностью успокоившейся Полине и добавил: –Поторопитесь, Владимир Орестович, с ответом, а то как бы поздно не было.

– Я согласен, – неожиданно для себя сказалБаранов.

– Подъедете в ресторан пораньше, – инструктировалСерж Мари и Бориса, – столик заказан. Так просто не сидите, чтобы вниманиене привлекать, но и еды много не набирайте. Потанцуйте, вина выпейте – в общем,изображайте влюбленных, которым хочется побыть в одиночестве, чтобы никто сразговорами не лез. Мари, томности во взгляде побольше, этакой лени вдвижениях, неторопливости… чтобы от других не отличаться.

– Как платье? – спросила Мари, поворачиваясь кБорису.

Он молча развел руками от восхищения. Сам он давно уже нечувствовал себя таким щеголем – дорогой костюм сидел отлично, крахмальнаясорочка приятно холодила тело.

– Ну, удачи вам, господа нэпманы! – усмехнулсяСерж. – Всем нам удачи!

Знаменитый ресторан «Донон» был открыт на набережной Мойкиеще в середине девятнадцатого века. Это был один из самых фешенебельныхресторанов Петербурга, он славился великолепной кухней, румынским оркестром иотменным обслуживанием. В «Дононе» собирались писатели, художники, актеры.Среди постоянных посетителей ресторана были Тургенев и Салтыков-Щедрин.

После октября семнадцатого года «Донон», конечно, былзакрыт, но с началом НЭПа он тут же открылся и снова стал одним из самыхпопулярных заведений города. Теперь здесь собирались не писатели и художники, апроцветающие нэпманы, удачливые дельцы черного рынка, трестовские воротилы ихорошо одетые молодые люди с глазами слишком честными для порядочных людей.

Зал был заполнен юркими маклерами, толстыми торговцамимануфактурой и бакалеей, шулерами в безумно дорогих костюмах с нарочитоизысканными манерами, солидными немолодыми валютчиками, сутенерами с порочнымилицами, кокаинистами с безумными глазами. И женщинами.

Дамы были хороши – в дорогих, чрезмерно обтягивающихплатьях, выставляющих на общее обозрение хорошо откормленные выхоленные телеса,обвешанные драгоценностями, томно растягивающие слова и бесстыднорассматривающие посетителей за соседними столиками.

Все это сборище ело, жужжало, непрерывно переговариваясь,покрикивало на официантов и чувствовало себя как дома.

Борис был ошарашен. У него было такое чувство, что все, чтопроисходит сейчас, – сон, который вполне может закончиться кошмаром. Гдестрашная зима восемнадцатого, где отступление до Новороссийска, где голод имахновские грабежи? Откуда взялись все эти люди? Такое впечатление, что покакому-то странному недосмотру их не тронули, не ограбили, не посадили в ЧК!

– Тише, – прошептала Мари одними губами, и Бориспохолодел, сообразив, что произнес последние слова вслух.

– Как глупы эти люди, – прошептал он, склонившиськ маленькому ушку с бриллиантовой сережкой, – они не понимают, чтобольшевикам нельзя доверять. Сейчас товарищи немного ослабили вожжи, но в одинмомент все это можно повернуть вспять.

Со стороны казалось, что красивый сероглазый мужчинанашептывает своей даме разные любезности, а она слушает их с благосклонностью.

Официант принес вина и закуски. Борис выпил и незаметнопосмотрел на часы. До сбора основных участников операции оставалось полчаса.Первый шок прошел – возможно, помогло спиртное, возможно, Борис простопообвыкся. Люди вокруг выглядели довольными жизнью – что с того, что этоненадолго? Борису нет до них никакого дела.

Румынский оркестр заиграл модный танец, несколько паротправились танцевать.

– Боже мой! – в притворном ужасе Мари прижала рукик щекам. – Они же совершенно не умеют танцевать фокстрот! Видели бы это вПариже!

Борис встал и поклонился почтительно. Мари тоже встала инаправилась за ним в центр зала. Там она положила руку ему на плечо, а он обнялтонкую талию, обтянутую малиновым шелком.