— Друг мой, Каннингем ведал у меня только категорией F,очень важной, но далеко не единственной. «F» — это Force,[39]то есть все, имеющее касательство к механизму прямой власти: политика,государственный аппарат, вооруженные силы, полиция и так далее. А еще естькатегория «S» — Science,[40] категория «A» — Art,[41]категория «B» — Business. Есть и другие. За сорок лет педагогическойдеятельности я вывела на путь шестнадцать тысяч восемьсот девяносто тричеловека. Разве вы не видите, как стремительно в последние десятилетияразвиваются наука, техника, искусство, законотворчество, промышленность? Развевы не видите, что в нашем девятнадцатом столетии, начиная с его середины, мирвдруг стал добрее, разумнее, красивее? Происходит настоящая мирная революция. Иона совершенно необходима, иначе несправедливое устроение общества приведет киной, кровавой революции, которая отбросит человечество на несколько вековназад. Мои дети каждодневно спасают мир. И погодите, то ли еще будет в грядущиегоды. Кстати, я помню, как вы спрашивали меня, почему я не беру девочек. В тотраз, каюсь, я вам солгала. Я беру девочек. Совсем немного, но беру. В Швейцарииу меня есть особый эстернат, где воспитываются мои дорогие дочери. Этосовершенно особый материал, возможно, еще более драгоценный, чем мои сыновья. Содной из моих воспитанниц вы, кажется, знакомы. — Миледи лукавоусмехнулась. — Сейчас, правда, она ведет себя неразумно и на время забылао долге. С молодыми женщинами это случается. Но она непременно ко мне вернется,я знаю своих девочек.

Из этих слов Эрасту Петровичу стало ясно, что Ипполитвсе-таки не убил Амалию, а, видимо, куда-то увез, однако напоминание о Бежецкойразбередило старые раны и несколько ослабило впечатление (признаться, довольноизрядное), которое произвели на молодого человека рассуждения баронессы.

— Благая цель — это, конечно, замечательно! —запальчиво воскликнул он. — Но как насчет средств? Ведь вам человека убить— как комара прихлопнуть.

— Это неправда! — горячо возразила миледи. —Я искренне сожалею о каждой из потерянных жизней. Но нельзя вычистить Авгиевыконюшни, не замаравшись. Один погибший спасает тысячу, миллион других людей.

— И кого же спас Кокорин? — язвительнопоинтересовался Эраст Петрович.

— На деньги этого никчемного прожигателя жизни явоспитаю для России и мира тысячи светлых голов. Ничего не поделаешь, моймальчик, не я устроила этот жестокий мир, в котором за все нужно платить своюцену. По-моему, в данном случае цена вполне разумна.

— Ну, а смерть Ахтырцева?

— Во-первых, он слишком много болтал. Во-вторых,чрезмерно досаждал Амалии. А в-третьих, — вы же сами говорили ИвануБриллингу: бакинская нефть. Никто не сможет опротестовать написанное Ахтырцевымзавещание, оно осталось в силе.

— А риск полицейского расследования?

— Ерунда, — пожала плечом миледи. — Я знала,что мой милый Иван все устроит. Он с детства отличался блестящим аналитическимумом и организаторским талантом. Какая трагедия, что его больше нет… Бриллингустроил бы все идеальным образом, если б не один чрезвычайно настырный юныйджентльмен. Нам всем очень, очень не повезло.

— Постойте-ка, миледи, — наконец-то додумалсянасторожиться Эраст Петрович. — А почему вы со мной так откровенны? Неужтовы надеетесь перетянуть меня в свой лагерь? Если б не пролитая кровь, я был быцеликом на вашей стороне, однако же ваши методы…

Леди Эстер, безмятежно улыбнувшись, перебила:

— Нет, друг мой, я не надеюсь вас распропагандировать.К сожалению, мы познакомились слишком поздно — ваш ум, характер, системаморальных ценностей успели сформироваться, и теперь изменить их почтиневозможно. А откровенна я с вами по трем причинам. Во-первых, вы оченьсмышленый юноша и вызываете у меня искреннюю симпатию. Я не хочу, чтобы высчитали меня чудовищем. Во-вторых, вы совершили серьезную оплошность,отправившись с вокзала прямо сюда и не известив об этом свое начальство. Ну ав-третьих, я не случайно усадила вас в это крайне неудобное кресло с такстранно изогнутой спинкой.

Она сделала рукой какое-то неуловимое движение, и из высокихподлокотников выскочили две стальных полосы, намертво приковав Фандорина ккреслу. Еще не осознав случившегося, он дернулся встать, но не смог даже толкомпошевелиться, а ножки кресла будто приросли к полу.

Миледи позвонила в колокольчик, и в ту же секунду вошелЭндрю, словно подслушивал за дверью.

— Мой славный Эндрю, пожалуйста, поскорее приведипрофессора Бланка, — приказала леди Эстер. — По дороге объясни емуситуацию. Да, и пусть захватит хлороформ. А Тимофэю поручи извозчика. —Она печально вздохнула. — Тут уж ничего не поделаешь…

Эндрю молча поклонился и вышел. В кабинете повисло молчание:Эраст Петрович пыхтел, барахтаясь в стальном капкане и пытаясь извернуться,чтоб достать из-за спины спасительный «герсталь», однако проклятые обручиприжали так плотно, что от этой идеи пришлось отказаться. Миледи участливонаблюдала за телодвижениями молодого человека, время от времени покачиваяголовой.

Довольно скоро в коридоре раздались быстрые шаги, и вошлидвое: гений физики профессор Бланк и безмолвный Эндрю.

Мельком взглянув на пленника, профессор спросилпо-английски:

— Это серьезно, миледи?

— Да, довольно серьезно, — вздохнула она. —Но поправимо. Конечно, придется немного похлопотать. Я не хочу без нуждыприбегать к крайнему средству. Вот и вспомнила, что вы, мой мальчик, давномечтали об эксперименте с человеческим материалом. Похоже, случай представился.

— Однако я еще не вполне готов работать с человеческиммозгом, — неуверенно сказал Бланк, разглядывая притихшегоФандорина. — С другой стороны, было бы расточительством упускать такойшанс…

— В любом случае нужно его усыпить, — заметилабаронесса. — Вы принесли хлороформ?

— Да-да, сейчас. — Профессор достал извместительного кармана склянку и обильно смочил из нее носовой платок. ЭрастПетрович ощутил резкий медицинский запах и хотел было возмутиться, но Эндрю вдва прыжка подскочил к креслу и с невероятной силой обхватил узника за горло.

— Прощайте, бедный мальчик, — сказала миледи иотвернулась.