Фарамунд рассекал мечом спины, затылки, несся дальше, и лишькогда под ударом упал последний, со злым недоумением огляделся по сторонам.Конь пробежал немного, волоча упавшего, остановился. Брюхо было в мыле, с удилкапала пена. Никто не ушел, а кто успел скакнуть в кусты, и пытается уйтипешком через заросли, того изловят лесные молодцы. Здесь же ни одного из тех,кто поднимался выше казармы, да и то не легионерской, а вспомогательныхотрядов....

Возвращались все еще злые, не насытившие сердца местью.Между деревьями трупы лежали уже голые, многие изрубленные в припадках яростиуже после смерти. Над телами роились крупные зеленые мухи. Двое волков, рыча,выдергивали кишки из распоротого или прогрызенного живота.

Фарамунд вскричал в гневе:

— Так неужто ни одного не взяли?

— Ни одного, — ответил Громыхало с сожалением.

— Эх, — сказал Фарамунд со злостью, — я жеговорил!

— Не утерпели, — сказал Громыхало, — ажаль... Я бы хотел хоть парочку повесить сам... На дереве хорошо вешать! Так, чтобыстоял на пальчиках. Ветка пружинит, тянет вверх, глаза выпучены, морды красные,пена изо рта... Стоят на цыпочках, будто взлететь пытаются, ха-ха!

Люди все еще раздевали убитых, доспехи складывали на однутелегу, и так полную разными товарами почти доверху, одежду и сапоги — надругую. Своих убитых оттащили в сторону, но их оказалось так много, что полднятолько копать могилу.

— Души их уже на небесах, — сказалФарамунд, — а тела... Кто из мужчин обращает внимание на одежду? Главное —сберечь в чистоте свой меч, а не ножны.

Громыхало согласился восхищенно:

— Хорошо сказано, рекс! Душа — это меч, а тело — всеголишь ножны

— А, покинув ножны, — заключил Фарамунд, —душа свершит еще более великие дела!

Он дал сигнал двигаться, римские кони послушно потащилитележки, как вдруг донесся чистый звонкий голос:

— Рекс, неужто оставите этого поганца? Он же смеетсянад нами!

На пригорке на своей рыжей лошадке сидела Клотильда.Фарамунд проследил за нею взглядом. Служанка, задрав голову, грозила небукулаком. В двух шагах гордо вздымалась исполинская сосна. Присмотревшись,заметил, как на самой верхушке среди редких ветвей мелькнула нога в римскойсандалии.

Фарамунд спросил быстро:

— Кто там?

Клотильда сказала негодующе:

— Да парнишка с ними был! Когда начали рубитьпоследних, он выскользнул, сиганул на это дерево!

Фарамунд окинул взглядом высокий гладкий ствол, совершеннобез сучьев, как у всякой сосны, выросшей в густом лесу, когда первые ветвиначинают расти на самой вершинке.

— Зачем тебе этот парнишка?

— У тебя других вообще нет, — отпарировалаКлотильда, словно разговаривала не с могущественным рексом, а с парнем изсоседнего дома. — К тому же... он не воин. А такие всегда больше знают.

Фарамунд ощутил, что в груди тревожно екнуло.

— Ты права, девка... Как он туда взобрался?.. Силен!Стрелами не пробовали?

— Ловит! Еще и смеется, гад.

Фарамунд бросил отчетливо:

— Срубить.

Несколько человек с готовностью взялись за топоры. Видимо,это были неудачливые стрелки, ибо стук топоров пошел частый, дерево началовздрагивать от ударов.

Фарамунд выждал, сделал знак приостановиться, крикнул втишине:

— Эй, на дереве! Слезай.

После паузы из-за веток прозвучало:

— Зачем?

— Рухнет, придавит, — объяснил Фарамунд.

— Меня смерть не страшит, — последовал гордыйответ.

— Не смерть, — объяснил Фарамундбезжалостно. — Тебя придавит, ты останешься калекой. Будешь ползать в пылидорог с перебитыми ногами и сломанной спиной.

Ответа не было, топоры застучали с удвоенной силой. Затем свысоты прозвучало:

— А если слезу?

— Может быть, убьем сразу, — объяснилФарамунд. — Может быть, сперва сами искалечим, изувечим, натешимся, апотом убьем. Но... может быть, ты останешься цел и невредим.

После паузы, когда один из воинов, не дождавшись решения,уже врубился острым лезвием в ствол, сверху прозвучало:

— Рискну.

А внизу, не выпуская топоров из рук, попятились, встали вкруг. С дерева быстро спускался молодой парень, худощавый, в драной полотнянойрубашке и кожаных штанах. Вехульд ухватил его за шиворот раньше, чем подошвыкоснулись земли.

Правая щека парнишки была в потеках смолы, туда налипличешуйки, делая щеку похожей на спину толстой змеи, а в волосах, тоже тронутыхсосновой смолой, торчали зеленые иголки и перья.

Фарамунд спросил нетерпеливо:

— Ты служишь римлянам? Морда у тебя смышленая. Если тыуже знаешь, кто я, то догадайся, что я ищу. Не ответишь...

Он кивнул Вехульду. Тот пригнул парня, заставив опуститьсяна колени, ухватил за волосы и пригнул голову к земле. Парень слышал, каквжикнул меч, покидая ножны.

— Ты хочешь отыскать похитителей Лютеции, —торопливо прокричал он. — А я знаю, куда ее повезли...

Вехульд отпустил его волосы, не дожидаясь знака от рекса.Парень вскинул голову. Глаза живые, отметил Фарамунд, хитрые. От страха быстро переходитк надежде. До самой последней минуты не верит, что с ним что-то случится. Дажекогда меч снесет голову, все еще будет думать, что удастся вывернуться...

— Что-то слишком много знаешь, — сказал Фарамундмедленно. Сердце колотилось, он нарочито растягивал слова, чтобы не датьпобежать впереди мыслей, прыгая и сшибая друг друга. — Слишком...

За спиной бухнул Громыхало:

— Рекс, надо ехать. Если римляне узнают, что мыперехватили обоз... Они такие! То спят-спят, то начинают шевелиться.

— Езжайте, — велел Фарамунд. — Я догоню.

Он осекся, ибо телеги уже тянулись по дороге. Громыхало несомневался в решении рекса, хорошие военачальники получились, не заглядывают врот, делают сами все, что нужно, молодцы. Многие переоделись сразу, сбросилилохмотья, щеголяли в блестящих римских панцирях. На головах дорогие римскиешлемы, что закрывают уши и даже щеки, только мечи разбойники оставили свои:настоящие, длинные, из хорошей закаленной стали.

Он кивком велел Вехульду сесть на коня, а пленнику сказалкак можно небрежнее, хотя сердце колотилось, а жар опалил щеки:

— Встань. И рассказывай все, что знаешь.

Парень сказал с жаром:

— О, Господин! С великой радостью!.. Итак, вначале былаТьма, а Дух Божий носился над водами. Потом Господь сказал: да будет свет...