Он знал, что дрессировка любой твари, неважно, будь то крысаили кошка, начинается с объяснения, кто хозяин. Кто главный и кого нужнослушаться – беспрекословно. Глянув на часы, он окончательно убедился в том, чтосегодня мать не приедет – она никогда не приезжала вечером, оставалась в своейгородской квартире, – а значит, самое время переместить «крысу» в ее новоеместо обитания. Гитарист подумал с улыбкой, что оно ей понравится.

Альке удалось поспать, хотя она сама не верила в то, чтозаснет. Но сон – неглубокий, прерывистый, мутный, как клочья тумана, все жепришел к ней и дал отдохнуть. Подсознание пыталось вернуть ее в пережитыйкошмар, но с удивительным для самой себя присутствием духа Алька решила, чтокошмаров с нее хватит и наяву, а во сне она не позволит им появляться. Они и непоявились. Ни мертвая Вика с перерезанным горлом, ни тот человек, что держалее, связанную, в жуткой ковровой комнате, – никто из них не тревожил Алькуво время ее рваного сна. А просыпалась она часто оттого, что затекали руки,ноги, да и поза ее – уткнувшись носом в пыльный ковер – была, как с горькойиронией подумала Алька, не самой удобной для хорошего отдыха, после которогоулучшается цвет лица и исчезают круги под глазами.

Пробуждение ее было страшным: она открыла глаза и увиделаперед собой лицо убийцы. Он лежал рядом с ней на ковре и изучал ее с каким-тостранным выражением – с умилением, подумалось ей позже. В комнате горел свет –получается, он зашел, включил лампу, затем лег рядом, а она ничего не услышала,хотя ей казалось, что сон ее будет очень чутким.

– Проснулась… – Он упруго вскочил, отодвинул всторону стул, ножки которого прижимали ей волосы к ковру. – Ну пойдем,девочка… Пойдем, маленькая…

«Он что, хочет, чтобы я поднялась?» – ужаснулась Алька.

Его сюсюканье над ней было еще более пугающим, чем егозлость. Правда, поправила она себя, злобным или выведенным из себя она его покане видела. Алька хорошо запомнила выражение его лица после того, как он убилВику, и готова была поклясться, что он не злился. Скорее оно было простососредоточенным.

Но сейчас этот псих был чем-то явно доволен. Он стоял надней, потирая руки, и Алька напряглась: от него можно было ожидать чего угодно,от удара ногой в живот до обливания ее серной кислотой. Однако парень не ударилее. Вместо этого, наклонившись, приподнял ее, словно куклу, и понес, взваливсебе на плечо.

От неудобной позы руки у Альки выгнулись так, что оназакричала, и ее тут же сбросили на пол, придержав, чтобы она не слишком сильноударилась.

– Чего орешь? – недовольно спросил псих.

– Руки… Больно!

– А-а…

Он вышел из комнаты и тут же вернулся с ножом в руках. Алькамысленно отметила, что нож хранился где-то рядом – это могло ей пригодиться.Разрезав связывающую ее веревку, снова закинул ее на плечо и пошел,раскачиваясь, не выказывая и признаков того, что она не так давно ранила его.Похоже было, что этот псих совсем не опасается ее, подумала Алька, но,попробовав пошевелить пальцами, поняла, почему. Руки затекли так, что любоедвижение давалось ей с трудом, пальцы распухли, а след от веревки на запястьяхтеперь, когда путы сняли, ощутимо болел.

Первой ее мыслью был страх за руки, но ее сменила вторая,куда более пугающая. «Он не завязал мне глаза!» Она не раз читала, чтопохитители, не собирающиеся убивать своих жертв, всегда завязывают им глаза,чтобы те, освободившись, не смогли опознать их или то место, где находились.Завязывать ей глаза для того, чтобы она не опознала его, было уже поздно, ноАлька была уверена, что никакой убийца не пожелает знакомить жертву со своимлоговом. А если пожелает, значит, уверен, что она отсюда никогда не выберется.

Из своего неудобного положения она попыталась осторожнооглядеться. Ее пронесли по длинному коридору с желтыми стенами, где черезкаждые пять шагов стояли мышеловки – одну из них она уже видела, – а затемопустили на пол в большой комнате, обставленной так, словно здесь жилипенсионеры с устоявшимися привычками и нежеланием менять уже знакомые, хоть инеудобные вещи, на современные. Громоздкий шкаф во всю стену, разложенныйдиван, стол возле окна, на котором горкой свалена посуда… Но все эти мелочиАлька отмечала незаметно для себя, пораженная главным: все окна и стеныоказались завешены черными портьерами, на которых были вышиты крысы. Золотые исеребряные, в коронах, с разинутыми пастями и оскаленными зубами, выдающимисядалеко вперед, словно клыки у саблезубых тигров, они смотрели на нее отовсюду.Если у Альки и были какие-то сомнения в душевном здоровье этого человека, тотеперь они отпали окончательно.

– Головой не дергай, – недовольно сказалпсих. – Уже пришли.

Он опустил ее на пол и открыл крышку люка в полу, в которомвиднелись ступеньки. На Альку дохнуло холодом и запахом подземелья. Затем еегрубо подняли за волосы и потащили по ступенькам вниз, в пугающую темнотуподвала.

Спустившись, парень бросил ее на дощатый пол, из-подкоторого тянуло земляной сыростью, и, прежде чем она успела вскочить, селсверху и снова ловко связал ей руки. Отошел, пригнувшись, в темноту, щелкнулчем-то, и над Алькиной головой зажглась тусклая лампочка, свисавшая на длинномпроводе. Лампочка раскачивалась, и узкий круг света раскачивался вместе с ней,перебегая по щелям между плохо оструганными досками, из которых пахло влажнойземлей.

– Теперь это твой домик. – Псих вернулся, селрядом с ней, зачем-то потрогал край Алькиной рубашки. – Будешь здесь жить.Не пачкай его сильно, ясно?

Он переместился ниже, провел ладонью по ее ногам, и Алькаедва удержалась, чтобы не лягнуть его. Остановило ее лишь практическоесоображение: даже если удар отбросит его, она не сможет убежать – руки у нее наэтот раз связаны слишком крепко. А позволить себе роскошь отвести душу на этойтвари, но вывести его из себя, она не может. Пока он не убил ее и даже ненаказал за то, что она его ранила, но в любую секунду способен это сделать.

Поэтому она не дернулась и лишь поджала под себя колени.

– Хорошая девочка, славная девочка, – повторилубийца и ласково улыбнулся. – Отдохни, набирайся сил.

Когда крышка люка за ним закрылась, Алька позволила себетихонько рассмеяться, оставшись в темноте. Отдохни, значит… Наберись сил!Действительно, наберись сил, Алечка, поспи в рваной рубашке на голых досках. Ееначала бить дрожь. Подвал был такой мерзлый, словно она оказалась вхолодильнике. «Нет, не в холодильнике, – подумала Алька, – в могиле.Просто некоторых кладут в гроб, а меня не положили».

Она представила, как ее остывшее тело убийца ночью засыплетземлей, и ужаснулась. «Мне нельзя об этом думать!» Она ощущала, что страхвысасывает из нее силы, отупляет ее, не давая думать ни о чем, кромесобственной близкой смерти. Страх был таким непривычным для нее чувством, чтоона не знала, что с ним делать и как бороться, лишь осознавала, что боротьсянеобходимо, если только она хочет выбраться отсюда. «Ты ведь хочешь? –спросила себя Алька, и сама же ответила: – Разумеется. И выберусь».