Ее подбадривало то, что один раз ей почти удалось сбежать. Ипрепятствием к этому оказалась лишь собственная проклятая слабость. «Значит,мне нужно стать сильнее. Тогда я смогу перехитрить его».

Стать сильнее… Лежа на холодном деревянном настиле в тонкойрубашке, Алька строила планы о том, как она оглушит психа и сбежит, оставив егоумирать в запертом подвале под его же собственным домом. Но ее замерзшее,усталое, голодное тело быстро подсказало, что именно Алька не принимает врасчет.

Сперва у нее скрутило желудок от голода, и почти сразу,вслед за мыслью о том, когда она ела в последний раз, ей захотелось в туалет.«Я застужу почки на этом полу… И не только почки».

Она с трудом села на корточки, но не смогла удержаться сосвязанными за спиной руками, и повалилась набок. Господи, найти бы что-нибудь,чтобы разрезать эту проклятую веревку… Ничего. Ничего не было в этом чертовомподвале, пустом, как ее желудок. Тогда, чтобы согреться, Алька поползла пополу, превозмогая боль, но надолго ее сил не хватило.

Ей оставалось только одно – попробовать отвлечь себячем-нибудь. В распоряжении Альки были лишь мысли и воспоминания, а этого,подумала она, слишком мало, чтобы забыть о холоде, голоде и о том, что наверхубродит человек, убивший ее новую знакомую и, кажется, собирающийся убить и еесаму, пускай и менее кровавым способом. «Пожалуй, я бы предпочла нож, если бывопрос поставили на голосование. Меньше пришлось бы мучиться».

Подумав об убийстве, она вспомнила смерть Микаэллы.Удивительное дело – такое длинное, неудобное имя, но почти никто в «Артемиде»не пытался сокращать его. Холодная, отстраненная, высокомерная Микаэлла,бездушная повелительница русалок – Костина так прекрасно играла эту роль, чтовсе поверили, будто она и в самом деле такая.

Алька прекрасно знала, что стоит за ненавистью Микаэллы кней. А та ее и впрямь ненавидела. Наивные девчонки, Женька с Оксаной считали,что Костина завидует Алькиной красоте, но это было смешно: не имелось у Алькитакой особой красоты, чтобы ей завидовать, не говоря о том, что и Женька, иОксана затмевали ее собою, не прилагая к этому ровным счетом никаких стараний –слишком уж обе были хороши. Однако их Микаэлла не изводила так, как Альку,которой пришлось тяжело с первого же дня работы в «Артемиде», когда Костинаувидела ее.

И узнала.

Несомненно, она узнала ее раньше, чем сама Алька поняла, скем имеет дело, потому что не так уж изменилась Алька за прошедшие… сколько?..два… нет, три года. А вот сама Микаэлла изменилась.

Когда Алька увидела ее в первый раз, то не обратила особоговнимания – не слишком молодая, но очень холеная дама из эскорта, ничеговыдающегося. В тот вечер дом был напичкан девочками по вызову, как пирогкуропатками, и они вспархивали то здесь, то там, раскрывая яркое блестящееоперение.

К тому времени Алька жила у Виктора уже слишком долго, чтобыоставаться влюбленной в него, и знала его слишком хорошо, чтобы восхищаться, нохарактер у нее был легкий, и они уживались неплохо. К тому же она по-прежнемуиспытывала благодарность за то, что после того ночного звонка он принял ее усебя без расспросов и даже не считал, что она должна расплачиваться постелью заего гостеприимство. Поэтому постель случилась сама собой, позже и по Алькиномужеланию, а она ценила, когда на нее не давят.

В гости тем вечером съезжались одни мужчины, и Алька собреченной усталостью поняла, что снова предстоит «мальчишник». Положениелюбовницы хозяина защищало ее от всех посягательств, но Алька не переносиласаму атмосферу скотства, всегда сопровождавшую такие вечера. «Боже мой, ну ведьвзрослые мужики, а не подростки, дорвавшиеся до запретного… А ведут себясовершенно так же».

Поэтому, когда привезли «девочек» и те с радостным визгомпопрыгали в бассейн, она лишь пожала плечами и ушла, спряталась в одной издальних комнат, условно отведенной для нее – на самом деле в этом большомнеуютном доме у нее не было своего угла, как у неприкаянной кошки. Несколькораз к ней заглядывали гости и вытаскивали ее «посидеть и выпить», потомввалился уже совершенно пьяный Виктор и потребовал, чтобы она вместе с нимкуда-то пошла и что-то делала, и Алька послушно шла, делала, улыбалась, кивала,но потом незаметно выскальзывала и старалась скрыться.

Пьяные рожи, полуголые и совсем голые девки, кокаиновый«снежок» на ноздрях и рассыпавшиеся «дорожки» на столах, бутылки, крики,надрывающиеся в дорогих динамиках «Любэ» и Розенбаум… «Расслабуха,детка, – говорил об этом Виктор. – Большим дядям нужно отдохнуть, онимного работали». Истинная правда. Действительно, большие дяди много работали, вотличие от нее, ленивой бездельницы, наслаждающейся каждой минутой своегобезделья, и они в самом деле заслужили отдых. Но Алька все равно стараласьнаходиться от них подальше – расслабуха вечно оборачивалась не самыми приятнымисторонами человеческой натуры.

Микаэллу она заметила потому, что та заметила ее. Именно такАлька определила это для себя. Сначала дама просто наблюдала за ней, нопостепенно во взгляде ее появилась жадность. Раз за разом Альку возвращали в«общество», и постоянно она ловила на себе пристальный взгляд, становящийся всеболее требовательным, словно шлюха примеряла на себя ее жизнь и убеждалась, чтоей она пошла бы куда больше, чем этой молодой бестолковой курице, не ценящейсвоего счастья. Алька понимала: даме с белыми волосами остается совсем немноговремени, а затем ее выкинут, заменив на юную красавицу, которой не нужноприлагать таких колоссальных усилий, чтобы «выглядеть». И казалось, что,останься они одни, эта женщина сдерет с нее платье, все украшения, стащитбосоножки и наденет все это на себя, а затем отберет Виктора, и даже тунеуютную комнату, которая не была Алькиной, тоже отберет. Алька не впервыесталкивалась с завистью, но с такой – откровенной и неприкрытой – ей неприходилось раньше иметь дело.

– Слушай, это кто? – негромко спросила она узнакомой. – Вроде тетка в возрасте… Зачем ее сюда притащили?

– Она фору многим нашим девкам даст, – убежденноответила та. – Стриптизерша!

– В каком смысле?

– В прямом. Шесть лет на шесте танцевала. Высший класспоказать может!

Та, которая могла показать высший класс, бросила на нихкосой взгляд. Алька почувствовала облегчение, когда сбежала из-под обстрелаэтих жадных, требовательных глаз, кричащих «Отдай! Мое! Я тоже хочу!» Ейудалось улизнуть от всех желающих выразить ей заплетающимся языком своепочтение, и по некоторым приметам она догадалась, что Виктор тоже улизнул – сочередной голубоглазой крошкой. Он считал, что должен скрывать от Альки своиразвлечения, и ее умиляла такая забота – в том числе и поэтому она все ещеоставалась с ним. Он действительно заботился о ней в силу своего пониманияэтого слова.

Она закрылась в своей дальней комнатушке и с облегчениемуснула, а когда проснулась, вокруг была уже глубокая ночь. О том, что ночьглубокая, Алька догадалась по царившей вокруг тишине: замолчали и Любэ, иРозенбаум, и только внизу, возле кострища, оставшегося после шашлыков, неверныйголос выводил песню о казаке и Доне.