Есть в Нью-Йорке несколько хороших знакомых. Можнопереночевать, но не поселиться на две недели. Да и по какому праву она будетрисковать жизнью этих людей, их детей и стариков? Ведь ее все равно выследят.Она беззащитна и безоружна. Спасти ее может только очередная случайность. Онабезоружна… А почему, собственно?

Идея, которая пришла в голову, сначала показалась абсурдной…

Встретившись с Полянской глазами, Света подумала: «А ведьона скоро вычислит меня. Сколько ни меняй разноцветных париков и контактныхлинз, как ни штукатурься гримом, все бесполезно. Она меня сейчас уже почтиузнала. Ее камуфляж пока сбивает с толку, но еще раз-другой – и все. Может,просто подсесть к ней сейчас и войти в прямой контакт? Нет, пока рано. Слишкомдолго объяснять придется, да она может и не поверить».

Будь на месте Полянской мужик – конечно, не профессионал, –достаточно было бы просто менять парики и одежду, общий облик, а не детали. Ноженщина видит по-другому, она запоминает именно детали, черты лица.

«Интересно, – размышляла Света, – какой разговор состоялся уЛены в Департаменте полиции? Впрочем, нетрудно догадаться – безрезультатный.Достаточно посмотреть на ее лицо».

* * *

Из университета Лена позвонила Стивену:

– Я буду поздно, но не очень – часов в одиннадцать. Неволнуйся, пожалуйста. Со мной все в порядке. Я хорошо выспалась. Мне нужнонавестить одного русского приятеля. Помнишь, поэт Арсюша? Да, он живетпо-прежнему на Брайтоне. Хорошо, привет передам. Все, целую.

Сквозь открытую дверь кабинета Света слышала весь разговор.«Ну, что ж, Брайтон – это даже хорошо. Мне в любом случае надо было тампобывать».

Опять этот грязный, вонючий сабвей! Света видела метроПарижа, Праги и Стокгольма. Конечно, таких роскошеств, как в Москве, нигде небыло. Но все функционально и чисто. А в Нью-Йорке нет более поганого места, чемсабвей.

Бесконечные путаные линии, в которых по схеме разобратьсяпрактически невозможно.

Поезда нумеруются всеми буквами алфавита от А до Z, да ещебуквы вписываются в значки разных форм и цветов. Например, "О" всинем квадрате или "С" в зеленом кружке.

Если ты, например, сел не в тот поезд, то уже не сможешь,выйдя на ближайшей станции, перейти на другую сторону платформы. Тебе придетсядолго плутать по переходам, потом еще пару-тройку станций проехать по другойлинии, имея шанс попасть в противоположный конец города, куда-нибудь в черный Бронкс,где лучше вообще не появляться. Возможно, в конце концов тебе повезет, и тынайдешь нужную линию, но ждать поезда придется минут сорок.

В вагоне рядом с тобой может плюхнуться на лавкукакой-нибудь оглушительно воняющий бродяга. Если он черный, лучше непересаживайся на другое место: это будет воспринято окружающими как расистскаядемонстрация, на тебя начнет пялиться с осуждением весь вагон, а бродяга – бомжпо-нашему – может подойти и, брызжа слюной в лицо, обозвать «грязной расистскойсвиньей».

Света успела возненавидеть сабвей и вздохнула с облегчением,выйдя вслед за Полянской на станции «Брайтон-Бич» прямо на улицу из вагона.

Она узнала это место, будто много раз бывала здесь. Впоследние несколько лет русский район без конца показывали по телевизору вовсех подробностях.

Конечно, увидеть все это живьем было куда интересней, ноэкзотика деревянных ложек, павловских платков и партийных билетов, разложенныхна лотках вдоль улицы, Свету сейчас не интересовала. Она чуть не потерялаПолянскую, которая быстро шла сквозь крикливую, разодетую в кожу и мехабрайтонскую толпу.

Они сидели в маленькой грязной пивной неподалеку от Цветногобульвара. Собеседник Кротова, худой узкоплечий человечек, был страшно голоден.Он с жадностью поглощал двойную порцию люля-кебабов, пережаренных снаружи исырых внутри. От одного запаха у Кротова тошнота подступала к горлу. Пиво былотеплое и сильно разбавленное. Пьяная уборщица водила вонючей тряпкой междутарелками и громко распевала матерные частушки. Кротов не мог здесь ни есть, нипить. Только окурил, ожидая, пока его собеседник насытится. Человек этот былдавним осведомителем Кротова, уголовником с двумя «ходками»: первый раз – закражу, второй – за ограбление.

Один глаз у него был стеклянный, и потому он носил прозвищеГлаз. На самом деле звали его Селивестров Вениамин Андреевич, и глазом своим онзаплатил за то, что при первой же «ходке» его не «опетушили» в колонии, то естьне изнасиловали.

Когда Глаз ел, на его тощей шее двигался огромный, поросшийсветлым пухом кадык, будто живший своей отдельной жизнью. Почему-то, глядя наэтот кадык, Кротов чувствовал острую жалость.

Сейчас Глаз доест, и Кротов выложит ему задание, которое,возможно, будет стоить Вене Селивестрову жизни.

Наконец, отодвинув вытертую хлебной корочкой до блескатарелку, Веня промокнул рот рукавом и вытянул сигарету из кротовской пачки.

– Все, начальник. Можно теперь поговорить.

– Мне надо знать, на кого работал вот этот человек, – Кротовбыстро показал фотографию убитого, – зовут его Бубенцов Юрий Изяславович.Клички не знаю.

– Ну ты даешь, начальник! – покачал головой Веня. – У насведь, сам знаешь, человек без кликухи – фук, и только. Куда я с имем-очиствомсунусь? Только подтереться разве хвамилией этой?

– Ладно, Веня, не паясничай, – поморщился Кротов, – дальшеслушай. Человек этот был нанят как убийца. Мне надо знать – кем. Это главное.Чтобы тебе легче было, скажу: убийца он, вероятно, не профессиональный. Понайму работал впервые. Как видишь, неудачно.

В отличие от большинства своих коллег Кротов предпочиталразговаривать с блатными не на их языке, который, конечно, прекрасно знал, нона обычном, человеческом. Это, с одной стороны, Помогало сохранить дистанцию, сдругой блатным, которые большую часть своей жизни общались «по фене», в томчисле и с представителями власти, было иногда приятно, что с ними говорят как слюдьми.

Кротову вообще не нравилось, когда его коллеги «облатнялись»– отращивали длинный ноготь на мизинце, носили перстни с печаткой, через словоматерились. Иногда сыскаря, особенно районного, по повадкам и внешностиневозможно было отличить от «братка», и, становясь с ними на одну доску,представители закона постепенно превращались в таких же «братков»…

Глаз был уже третьим осведомителем, двое других, к которымКротов обращался с той же просьбой, погибли. Первый, молоденький Маруська,вышедший недавно из колонии, куда попал за групповое изнасилование и был тут жеизнасилован сам, с радостью принялся исполнять кротовские поручения. Он был«обиженным», «петухом», терпел бесконечные унижения от своих «братков». Годназад, согласившись стучать, парень пытался этим самоутвердиться, отомститьобидчикам.