Сейчас у неё вдруг возникло смутное чувство: здесь она можетузнать то, чего лучше вообще не знать. Ведь не случайно папа прятал от неёфотографии, не решался показать, рассказать.

«Нет, не хочу, не могу. Вернусь домой, старику позвоню,скажу, что заболела», — подумала Соня, загасила сигарету, подошла к подъезду,нажала кнопки.

— Входите! — ответил грубый мужской голос из домофона.

В квартире ничего не изменилось. Было чисто, тихо исумрачно. Тесная прихожая, оклеенная рыжими, под кирпич, обоями, стараядобротная мебель тёмного дерева. На комоде в стиле тридцатых годов прошлоговека — видеосистема с большим плоским экраном. Этажерка, ещё старше комода, заставленакоробками с дисками.

Книжные шкафы во всю стену, потёртые кожаные кресла. Вгостиной вместо журнального стола стоял посередине старый венский стул,накрытый драной кружевной салфеткой. На подоконнике ряд горшков с кактусами.

Пахло лавандой и ладаном. Соня ещё в первое своё посещениезаметила, что по всему дому расставлены крошечные медные плошки, в которыхдымятся ароматические палочки и пирамидки.

На звонок приковылял чёрный пудель, старый, как его хозяин,одышливый, седой и местами плешивый. Он был элегантно подстрижен, с кудрявымишариками на макушке, на лапах, на конце хвоста. Соню он встретил хриплымтявканьем, хмурым взглядом, но, внимательно обнюхав, всё-таки покрутил хвостоми даже лизнул руку. Соня вспомнила, что зовут пуделя Адам.

Раньше за Агапкиным ухаживала крупная коренастая женщина летсорока. На этот раз никакой женщины не было. Дверь открыл мужчина неприятнойнаружности, массивный, как бегемот, бритый наголо, в грязной майке и спортивныхштанах. Он, в отличие от пуделя Адама, не ответил на приветствие. Взял у Сонииз рук дублёнку и повесил на вешалку. На толстом плече была сложная цветнаятатуировка, какие-то древние буквы, похожие на клинопись, перевитые змеёй.Внутри причудливой картинки Соня успела заметить розовый бутон и крест.

Лысый молча бросил к её ногам огромные войлочные тапки. Адамсхватил одну, выразительно виляя задом, унёс её куда-то в глубину квартиры.Лысый все так же молча достал другую пару тапок, дождался, когда Соняпереобуется, провёл в гостиную и тут же исчез.

— Вы всё-таки не отрастили волосы, — услышала Соня скрипучийстарческий голос, — напрасно. В стриженых женщинах есть что-то тревожное ижалкое. В моё время стриглись либо из-за тифа, либо по идейным убеждениям. Новы, Софья Дмитриевна, делаете это из лени и нелюбви к себе, по глупой привычке.

Агапкин сидел в кресле. Пудель улёгся рядом, положив седуюморду на тапку. Ноги старика были накрыты клетчатым пледом. На голове маленькаябархатная шапочка. Лицо тонуло в тени незажженного торшера с широким абажуром.

— Федор Фёдорович, как вы себя чувствуете? — спросила Соня.

— Через неделю мне исполнится сто шестнадцать лет. Длясвоего возраста я чувствую себя хорошо. Сядьте, — он вытянул руку, указывая накресло возле себя.

Рука была синеватая, иссохшая, в узлах вздутых вен. Жёлтыеногти аккуратно подстрижены, только на мизинце, украшенном перстнем с чёрнымкамнем, ноготь длинный и загнутый вниз, как коготь хищной птицы.

Соня села.

— Почему вы так долго не приходили, не звонили? — спросилстарик.

— Я не знаю, — удивилась Соня, — я хотела, но Борис Ивановичсказал, гости вас слишком утомляют.

— Вранье. Я только и делаю, что отдыхаю. Никто меня неутомляет, — сердито проворчал Агапкин.

За стеной слышались тяжёлые шаги, шорох. Громко звякнулостекло. Старик вздрогнул, пудель тоже вздрогнул, навострил уши и тявкнул.Хозяин взял в руку какой-то маленький прибор вроде переговорного устройства,нажал кнопку и громко произнёс:

— Если ты, болван, разбил ещё один из моих богемскихбокалов, то молись своему уголовному богу, ибо скоро ты пожалеешь, что родилсяна свет. Как слышно? Приём!

Пудель сел и протявкал несколько раз, как будто повторяягрозную речь хозяина на своём языке. Даже интонации и тембр голоса были похожи.

— Это не бокал, а вазочка, — ответило устройство виноватымтенором, — вы просили мороженое, я стал накладывать, и, короче, это, вазочкавыскользнула, но она не из сервиза.

— Почему не из сервиза? Ты решил подать мне мороженое всобачьей миске или в блюдце из-под цветочного горошка? Как слышно? Приём!

Устройство пискнуло. Лысый появился в гостиной.

— Федор Фёдорович, я, короче, извиняюсь, я взял миску изтого набора, который вам на Пасху от Совета ветеранов подарили.

— Сколько раз повторять, я для тебя не Федор Фёдорович, атоварищ генерал. Ветеранский подарок можешь отнести своей маме, в моём доменикакого «гжеля». И никакого «короче». Следи за речью. Мороженое в хрусталеподашь. Понял?

— Так точно, товарищ генерал!

Лысый удалился, пятясь задом.

— Присылают всякую уголовную шваль, — проворчал Агапкин, —ну, я вас слушаю, Софья Дмитриевна.

— Федор Фёдорович, а вы правда генерал? — спросила Соня. — Ядумала, вы были только врачом, работали в Институте экспериментальной медицины,в лаборатории специальной психофизиологии.

— Одно другому не мешает. — Лиловые губы Агапкина пересталижевать и растянулись в улыбке. Белые блестящие зубы вставной челюсти выгляделижутко.

«Мумия улыбается», — вдруг подумала Соня.

— А каких войск вы генерал? — она старалась смотреть всторону, на собаку, на кактусы.

— Невидимых, — ответил Агапкин и глухо рассмеялся.

Смех перешёл в кашель. Старик затрясся, глаза вылезли изорбит, жилы страшно вздулись на лбу. Пёс забеспокоился, заскулил, тяжеловзгромоздил передние лапы на колени хозяина и лизнул его в лицо.

— Может, воды принести? — спросила Соня.

Старик помотал головой, ещё несколько раз кашлянул иуспокоился, словно выключился внутри него какой-то квакающий ржавый аппарат.Пёс тоже успокоился, вздохнул и улёгся у его ног. Жилы на лбу старика опали,лицо из багрового опять сделалось желтоватым, как пергамент.

— Под невидимыми войсками я разумею вполне конкретнуюосязаемую субстанцию, — сказал старик, — у неё много имён. ВЧК, ОГПУ, НКВД,КГБ, ФСБ. Впрочем, последние три буквы меня лично уже не касаются. Я ушёл вотставку в восьмидесятом году прошлого века. Показывайте ваши фотографии.

Соня открыла папин портфель, достала конверт и вложила его втрясущуюся руку. Старик не успел достать снимки. В гостиную вошёл лысый, толкаяперед собой стеклянный столик на колёсиках. На нём стояла хрустальная вазочкана тонкой высокой ноге, в вазочке три разноцветных шарика мороженого. Сверхудольки фруктов, орехи, взбитые сливки. Лысый подкатил столик к коленям старикаи ушёл.