Иван Анатольевич не стал переводить, тихо извинился передпрофессором. Тот жестом показал, что ничего страшного. Когда Кольт наконецзатих, швейцарец произнёс:

— Если я правильно понимаю, вас интересует проблемапродления жизни?

— Да, — кивнул Кольт, — очень интересует, очень. Простите,что я сорвался.

Швейцарец улыбнулся.

— Вы не оригинальны, господин Кольт. Эта тема бесконечная идревняя, как человеческий род. Ваш великий соотечественник профессор Мечниководнажды заметил: у человека инстинкт самосохранения такой же мощный, как уживотного, но человек осознает, что смертен, а животное об этом недогадывается. Ужасное, неодолимое противоречие. Кстати, именно Мечников весьмасерьёзно занимался геронтологией и проблемой продления жизни. Ни к какимпрактическим результатам его исследования не привели, и Нобелевскую премию он получилне за это. Я могу вам перечислить десятки имён серьёзных учёных и шарлатанов,от Древнего Египта до наших дней, могу рассказать, как они пытались победитьстарость и смерть, но ни одного случая реальной победы не зафиксировано.

— Ни одного? — тревожно спросил Пётр Борисович. — Вы этоточно знаете?

В глазах Кольта плавала искренняя детская обида. Он чуть неплакал.

— Медицину и биологию вряд ли можно назвать точными науками,— профессор пожал плечами и весело подмигнул, — ладно, чтобы вы не грустили, извсех мифов расскажу тот, что лично мне кажется самым правдоподобным и нравитсябольше других.

— Да, да! Я слушаю! — Кольт от нетерпения засучил ногами ивытянул шею, боясь упустить хоть слово.

Швейцарец вздохнул и расслабленно откинулся на спинкукресла.

— Единственный, кому удалось получить реальные результаты вопытах по омоложению, был русский профессор Михаил Свешников, но никто незнает, в чём суть его метода. Все его записи исчезли во время революции иГражданской войны. Сам он тоже исчез, до сих пор точно не известно, где и когдаон умер и умер ли вообще.

Москва, 1916

В конце мая из Ялты приехала тётя Наташа, младшая сестраМихаила Владимировича, прожила в Москве неделю и увезла к себе в Ялту Таню,Андрюшу, Осю. Его здоровье уже не внушало опасений. Он был всё ещё худой,слабый, быстро уставал, ночами потел, как мышонок, но сердце билось спокойно,руки давно перестали дрожать. Голова его покрылась тёмным младенческим пушком.Пропали морщины, выросли ресницы и брови. Иногда к вечеру у него немногоподнималась температура, но только потому, что резался очередной зуб.

Домашние, видевшие его каждый день, не замечали удивительныхперемен. Но когда Таня перед отъездом привела его в госпиталь, сестра Арина неузнала его, спросила: «Ты чей, мальчик?» А потом чуть не потеряла сознание,крестилась, плакала, бормотала: «Чудо, чудо! Господи, благослови!»

Прослезился даже фельдшер Васильев. Он обнял Осю и сказал:

— Ну, теперь, брат, ты болеть не имеешь права, ты обязанжить долго, учиться старательно. Вырастешь, может, писателем станешь, вон,какие истории тут нам сочинял! Как будешь книжку писать, смотри, не забудь,напиши про меня, что, мол, был такой фельдшер.

Хирург Потапенко вертел Осю, щупал, заглядывал в горло,стучал молоточком по коленке, качал головой:

— Всякое повидал. Сам возвращал людей с того света, редко,но бывало, однако такого и вообразить не мог. Надо консилиум собрать, студентовпривести. Ведь никто же не поверит.

— Ну уж нет! — сказала Таня. — Никаких студентов! Вы что?

— Пошутил, пошутил. Не злитесь.

На вокзале Ося повис на Михаиле Владимировиче, обхватил егоруками и ногами.

— Ты как будто навек со мной прощаешься, — сказал профессор,осторожно опуская его на землю.

Вагон первого класса вызвал у Оси лёгкую оторопь. Онразглядывал и трогал шторки, бархатные диваны, медные ручки, лаковый столик,глаза его сияли. Поезд тронулся. У Оси на щеках впервые появился румянец. Онстоял в коридоре у окна, прижав нос к стеклу.

— Ты заметила, он уже часа полтора молчит, — прошепталАндрюша на ухо Тане, — его как будто подменили.

— Мой брат, конечно, гений диагностики, — сказала тётяНаташа, — но на этот раз он ошибся. Когда он написал мне об Осе, я специальнонашла в медицинском справочнике все о прогерии. Думаю, Миша перепутал её собычной дистрофией. Фрукты, солнце, морские купания — вот что ему нужно.Впрочем, вам двоим тоже. Вы оба бледные и худые. Таня, ты, надеюсь, не сохнешьпо какому-нибудь усатому поручику?

— Нет, тётя, — сказала Таня.

Андрюша многозначительно фыркнул.

— Что? — уставилась на него тётушка. — Ну-ка, рассказывай!

Андрюша покраснел, покосился на Таню. Она нахмурилась,покачала головой отвернулась.

— Не хотите говорить, не надо, — вздохнула тётушка, — нелюбите вы меня, совсем забыли, за год ни письма, на открытки.

— Очень любим, не забыли! — Таня уселась рядом с ней,обняла, поцеловала.

— Тогда почему ты ничего мне не рассказываешь, будто ячужая? — спросила тётушка.

— Ты что, Таню не знаешь? — Андрюша хмыкнул. — Она с детстваскрытная. Ты, тётя Наташа, не беспокойся. Она ни по кому не сохнет. Вот Агапкинв неё влюблён, и ещё два приятеля Володи, забыл, как их зовут. Но это всёерунда.

— А что не ерунда?

— Ну-у, — протянул Андрюша, — видишь, у неё кольцо на правойруке?

— Да. Я заметила давно, но всё не решалась спросить.

— И правильно делала, что не решалась! — сердито проворчалаТаня.

— Кто? — спросила тётушка, не обращая на неё внимания, глядятолько на Андрюшу. — Военный? Штатский? Какой-нибудь молодой врач из госпиталя?

— Полковник, — прозвучал тонкий тихий голос, — усов неносит. Голова вся седая.

Ося неожиданно возник в дверном проёме купе и засиял своейхитрой беззубой улыбкой.

Таня укоризненно покачала головой. Ося виновато покосился нанеё, пожал плечами.

— Кончится война, они поженятся, у них родится мальчик. Онвырастет и станет великим шпионом. Он будет плавать на параходах, летать нааэропланах, жить под чужими именами, говорить на пяти языках и посылатьшифрованные сообщения через тайных агентов. Он перехитрит самых коварныхзлодеев в России, в Германии, никто его не поймает и не разоблачит. Кончитсядвадцатый век, начнётся двадцать первый. А он будет жить, старый, но сильный,умный и одинокий, как все великие шпионы.