— Доктор, умоляю, я готова на все!

Женщина лет сорока, пёстро одетая, накрашенная, бухнулась наколени, вцепилась в штанину.

— Двое малых детей, мать диабетичка! Умоляю!

Михаилу Владимировичу с трудом удалось поднять её.

— Что вам угодно, сударыня? Успокойтесь, объясните. Выбольны?

— Нет! Я здорова, но я не хочу стареть, мне нельзя! Это мойхлеб, моя профессия! Вам ведь нужно испытывать ваш эликсир на людях? Я готовадобровольно, пойдёмте к нотариусу, я дам расписку о своём согласии.

— Какой нотариус? Какой эликсир?

Шум разбудил сторожа-инвалида, он помог профессорувысвободиться из объятий просительницы.

Через неделю без предупреждения явилась в квартиру Зоя Велс,гимназическая приятельница Тани.

— Здравствуйте, очень рад. Таня в Ялте, вернётся к концумесяца.

— А я не к ней. Я к вам, Михаил Владимирович.

Она приблизила к нему своё круглое веснушчатое лицо такнеожиданно, что они чуть не стукнулись лбами.

— Видите, вот тут морщины, у глаз. И ещё у губ. А вот,глядите, седой волос.

— Зоя, вам двадцати нет, какие морщины? Какая седина?

— Любые деньги, любые! — она молитвенно сложила руки угруди. — Клянусь, это останется тайной!

Уговоры не помогали. Барышня слов не слышала, твердила оботцовских миллионах, расстёгивала пуговицы на блузке, готова была расстаться сдевичьей честью, грозила, что застрелится. Лишь с помощью обеих горничныхудалось усадить её в кресло, напоить валерьянкой. Удалилась она, только когдавернулся Володя и проводил её домой на извозчике.

В госпитале терапевт Маслов, любитель бульварной прессы, тои дело подсовывал Михаилу Владимировичу газеты с заметками, подчёркнутыми краснымикарандашом. Кроме Вивариума об «эликсире Свешникова» писали ещё некто «М. Л.» и«Ц. Лотос».

— Не беспокойтесь, — утешал Маслов, — скорее всего, это тотже Вивариум, но под другими псевдонимами.

В паре заметок мелькнуло имя Сен-Жермена. Автор утверждал,что профессор Свешников есть очередное перевоплощение графа, он явился в Москвудля продолжения своих опытов на новом витке прогрессивной науки.

— Михаил Владимирович, вы напрасно игнорируете рекламу,смотрите, у вас много конкурентов. — Маслов пускал клубы дыма и с серьёзнымлицом зачитывал газетные тексты.

«Господин Секар, доктор биологии, предлагает всем желающимза умеренную плату произвести серию вливаний экстракта семенных желез молодыхсобак. Вдовам военных скидки».

«Хирург Нилус производит операцию омоложения путём пересадкигипофиза».

«Доктор Мыскин, невропатолог, изготовляет омолаживающиепилюли из эмбрионов овец».

Коллеги добродушно потешались над тем, что МихаилВладимирович теперь герой газетной шумихи. Это стало чем-то вроде дежурногоанекдота, иногда оживлявшего тяжёлые госпитальные будни. Для практикующихврачей, воспитанных в традициях позитивистской науки, само слово «омоложение»ассоциировалось с шарлатанством, алхимией, фантастическими романами.

Многие знали, что профессор Свешников на досуге занималсяэпифизом. В отличие от гипофиза и гипоталамуса, эта железа была ещёнедостаточно изучена. Возможно, её функции как-то связаны с процессом старения.Не исключено, что воздействие на неё вызвало эффект временного омоложения унескольких крыс и морских свинок. Но любой мало-мальски сведущий в медицинечеловек никогда не станет делать из этого глобальных выводов.

«Вся масса соматических клеток, составляющих особьмногоклеточного организма, обречена уже в силу своих основных жизненных свойстврано или поздно на старческое увядание и смерть. Естественная смерть всегоиндивидуума представляет собой такое же нормальное, физиологическое, с роковойнеобходимостью развивающееся явление, как и сама жизнь».

Это были строчки из труда профессора Свешникова «Учение оклетке», который с 1912 года издавался в двух томах, как классическийуниверситетский учебник.

— Михаил Владимирович, что же всё-таки произошло с Осей? —спросил однажды после тяжёлой операции хирург Потапенко.

— Ещё Вирхов заметил, что кратковременная асфиксия можетвызвать рост капилляров и стимулировать кровообращение, — ответил профессор ипочувствовал, что краснеет. — При остановке сердца мы использовалиэлектрические разряды, действие их не до конца изучено. Выздоровление Оси такаяже загадка, как его болезнь.

— Недавно я наткнулся в «Вестнике медицины» за прошлый годна небольшую статью английского психиатра Дэвида Бьерка о летаргическом сне. Онописывает случай, когда пациентка находилась в этом состоянии одиннадцать лет.Все процессы в организме настолько замедлились, что, проснувшись, дамавыглядела на те же двадцать четыре, хотя ей исполнилось тридцать пять. Вкачестве противоположного примера Бьерк приводит именно прогерию, ускоренноестарение в детском возрасте.

— Чтобы не стареть, надо больше спать, — улыбнулсяпрофессор, — в следующий раз, когда меня опять станет донимать господин Вивариум,я поделюсь с ним этим рецептом.

— О, всё не так просто. После пробуждения та дама догнала идаже перегнала свой реальный возраст за пару недель. Буквально на глазах у неёпоявились морщины, седина. Потом она прожила ещё год и скончалась от кровоизлиянияв мозг. Но довольно о грустном. Есть какие-нибудь вести из Ялты? Как Ося?

— Третьего дня пришло письмо от него и от Тани. Он чувствуетсебя отлично, поправился, сочиняет приключенческий роман из жизни индейцев.Вам, Васильеву, сестре Арине передаёт поклоны.

— А как продвигаются ваши опыты?

— Очень медленно.

— Жаль. Я бы не отказался сбросить лет десять-пятнадцать.

— Как только добьюсь каких-нибудь надёжных результатов,клянусь, вы, доктор, станете первым моим пациентом.

Вечером в лаборатории, наблюдая, как волочит задние лапыГригорий Третий, профессор сказал Агапкину:

— Знаете, Федор, я решил прекратить опыты.

Агапкин тихо, вежливо рассмеялся. Он был уверен, чтопрофессор шутит.

Москва, 2006

Прежде чем позвонить в домофон у подъезда старого дома наБрестской, Соня села на лавочку и выкурила сигарету. Ещё не поздно было уйти.Ей почему-то стало не по себе. Нет, дело вовсе не в Федоре Фёдоровиче, оннесчастный, одинокий старик, с ним было интересно разговаривать, он многоепомнил, и, наверное, надо было давно уже позвонить ему, навестить просто так,без повода.