Лишь бы вытащить Ваньку из Дубодама, а все прочее – развеэто так важно? Сколько раз Ванька рисковал ради нее жизнью, сколько раз очертяголову бросался спасать ее – неужели теперь она струсит?

Таня открыла футляр и вытащила контрабас. Кроме контрабаса,в футляре было кое-что еще – узкий и страшный сверток. Даже сквозь ткань Таняощущала мертвенный холод жезла. К его круглому завершению она так и не решиласьприкоснуться.

Гробыня спросила с любопытством:

– Ты куда это собралась, моя золотая?

– Никуда.

– Не ври, Гроттерша, что никуда! У тебя слишком честныеглазки, чтобы меня провести. С такими глазками даже в торговлю не берут.

– Отстань!

– Не отстану, пока не скажешь!

– Ладно… Э-э, на Лысую Гору. Хочу поискать тамкакую-нибудь ведьму, которая поможет Ваньке, – сказала Таня.

Гробыня поверила или сделала вид, что поверила. Во всякомслучае, она ограничилась тем, что хмыкнула. Пипа бочком подобралась к Тане итаинственно зашептала:

– На Лысую Гору? Да? Хитришь, Танька, хитришь! Ну дасама виновата! Я тебя предупреждала – хочешь играть втемную, будет тебевтемную.

Успокоившись, Пипа отошла от Тани и уже совсем другимголосом, громко и назидательно сказала:

– Помяните мое слово: у этой истории точно будетдурацкий финал!

– С какой это радости? – спросила Гробыня.

– У жизненных историй всегда дурацкие финалы… Жизнь –штука бессюжетная, – заметила Пипа.

Склепова удивленно подняла брови.

– С чего это ты такая умная, Пипенция? Ты же всегдабыла чуть мудрее табуретки, – проговорила она.

– Это я бредю… – сказала Пипа. Других форм этогоглагола она не переносила.

Таня наконец завершила сборы. Вещей, которые она брала ссобой, было не так уж и много. Футляр. Контрабас. Жезл. И осколок стекла вкармане.

«С кем я еще не попрощалась? С Тарарахом? С Ягге? СЯгуном?.. Хорошо все-таки, что Ягун сегодня встречается с Лотковой! Он бы менятак просто не отпустил. Точно увязался бы со мной», – подумала она ивзглянула на циферблат.

Половина девятого. Пока она доберется до Дубодама – будетуже глубокая ночь. Взяв за ручку тяжелый футляр, она двинулась к двери,прикидывая, что чердак Большой Башни скорее всего заперт. Если Пельменник наподъемном мосту будет приставать с дурацкими вопросами, она взлетит со стены,где тоже не действуют блокировки. Впрочем, это уже детали…

Уже у самых дверей Таня остановилась.

– Гробыня! – позвала она.

– У-у? – задумчиво отозвалась Склепова.

– Мы с тобой не всегда ладили… Ты, конечно, не сахар,но, возможно, и я была не права. Прости меня! – сказала Таня.

Гробыня подозрительно посмотрела на нее.

– Странная ты какая-то, Гроттерша! Не нравишься ты мнетакая. Ох не нравишься! – пробормотала она.

– И еще одно. Если Сарданапал о чем-то спросит… то тыскажи, скажи ему, что…

Футляр с контрабасом, в котором был заточен жезл, дернулся ибольно ударил Таню по колену, напоминая ей о сделке.

– Что? – спросила Гробыня. – Ты еще что-тохотела?

– Нет, ничего… Пока всем! Не скучайте! – сказалаТаня и быстро вышла.

– Что-то наша Гроттерша задумала. Она не на Лысую Горулетит, точно. Тебе вот ее не жалко? – спросила Гробыня, прищурившись наПипу.

– Мне Пуппера жалко, моего сладкого. И Ваньку. Кто имжизнь испортил, как не она? Сама знаешь, я никому на Ваньку не настучала, покаон у моих папули-мамули жил. Даже заступалась на него. Кто ж виноват, что онтакой глупый оказался? – сказала Пипа.

– А Гроттершу не жалко? Сгинет же она вДубодаме! – воскликнула Гробыня.

– Ну и пускай! – упрямо сказала Пипа. – Онавроде хорошая, чистенькая, а скольким людям жизнь заела. Она еще вомладенчестве родителей своих подставила. Потом Чумиху, потом Пуппера, потомВаньку… У меня на нее диатез, диабет, аллергия с ранних лет. Может, и мамуляиз-за нее так жутко растолстела. А тебе жалко, что ли?

– Мне жалко? Да с чего ты решила! Я посыпаю головупеплом по другим дням. Сегодня у меня выходной, – вспылила Склепова иотвернулась.

Но все же заметно было, что Танька не выходит у нее изголовы. Гробыня впервые, быть может, в жизни кого-то жалела, и это чувство былоновым для нее. Новым и беспокоящим, потому что не укладывалось в привычнуюсхему.

* * *

Еще издали Таня услышала со стороны подъемного моста голоса.Кажется, Поклеп Поклепыч перчил за что-то Пельменника, тот же басомоправдывался и сердито стучал по камням ручкой секиры. Решив, что умнее будетне попадаться им на глаза, Таня свернула на лестницу, ведущую на стены.

Она поднималась, точно на эшафот, и ни на минуту не моглавыбросить из головы, что прощается с Тибидохсом навсегда. «Прощайте, ступеньки!Прощай, Большая Башня! Прощай, драконбольное поле!» – думала она, ивоспоминания хаотически проносились у нее в памяти, точно подхваченные ветромсухие листья.

И страшная мысль, что ей придется умереть, что она самазаключила эту сделку с Чумой, только теперь полностью дошла до ее сознания. Нопути назад не было, а раз так, то нужно было идти до конца, и идти достойно,веря, что все, что она делает, имеет смысл.

«Если уж упал с самолета без парашюта, то падай судовольствием и до последней минуты получай новые впечатления», – подумалаТаня, и эта простенькая мысль слегка ее утешила.

Она поднялась на стену и, достав контрабас, приготовилась кполету. Она никогда прежде не была в Дубодаме и лишь приблизительнопредставляла, что ей предстоит лететь на северо-запад по изогнутой звезднойдорожке, которая чем-то напоминает хорошо подсушенную тыквенную корку, скоторой счистили всю мякоть.

До этой минуты Таня считала, что на стене, кроме нее, никогобольше нет. Во всяком случае, считала так, пока не услышала голоса.Обернувшись, она увидела поручика Ржевского. Призрак, сквозь грудь которогорассеянно золотился медный грош луны, приближался к ней не один, а сНедолеченной Дамой под ручку. Дама была не в духе и за что-то пилила своегопоручика, однако Ржевский отражал ее атаки с мужской мудростью. Не слушал жену,но предусмотрительно со всем соглашался.

– Ты должен быть мне благодарен, что я терплю все твоипроделки.

– Да, дорогая…