Вот, значит, как выходит, братья Руденко. И что мне теперьделать со своей влюбленностью? На фиг послать? Или встать в боевую стойку иначать с Владимиром Олеговичем поединок за прекрасную Елену? В тот момент якак-то не задумывался над тем, есть у меня шансы победить в этом поединке илинет, я думал только о том, нужен ли мне вообще этот бой. Тогда, сидя в своейсъемной квартире и разбираясь с самим собой, я искренне был уверен, что нужен.

Но мои так по-дурацки устроенные мозги упорно цеплялись завозможность договориться миром и до рукопашной дело не доводить. Они искалидоводы в пользу того, что все не так. Все совсем не так, и я ошибся, и моиудручающие умозаключения – не более чем результат случайных совпадений иневерно интерпретированных фактов.

Поэтому вечером, разминая пухлую, обросшую жиром спину Даны,я спросил:

– Ты вчера, кажется, опять какую-то картину описывала,когда к дяде с тетей ходила?

– Ага, – выдавила она, не поднимая головы.

– И какая была картина?

– Портрет мужчины.

– Какого?

– Не знаю. Картина так называется – «Портрет мужчины».

– А кто написал?

– Массейс.

Никогда не слышал. Что там описывать-то, в портрете? Ну,лицо и лицо, тем более неизвестно чье.

– И что ты написала? – полюбопытствовал я,постепенно подбираясь к главному.

Дана приподняла голову и подсунула под подбородок сложенныеладошки.

– Я пыталась придумать, почему человек на портретедержит в одной руке перо, распятие и бутон розы. Из сюжета картины это впрямуюникак не просматривается, но можно строить предположения, опираясь на детали.Там все очень интересно. – В голосе девочки зазвучало возбуждениеисследователя. – Представляете, в одной руке у него перо, распятие ибутон, в другой – сложенная в несколько раз бумага, похожая на документ, настоле стоит чернильница, а над головой у этого человека нимб. Вообще непонятно,да? Кто он? Что за документ держит? Почему нимб? При чем тут роза? Мне тетяМуза велела описать полотно с точки зрения живописи, ну там, техника,перспектива и все такое, а дядя Володя предложил поразмышлять над содержанием ипридумать историю про этого человека.

– Неужели придумала? – искренне удивился я.

Мне бы ни за что не придумать. Перо, роза и распятие.Черт-те что, честное слово. Накрутят, навертят, а потомкам разбираться.

– Ну… что-то смогла. Не все, конечно, – призналасьДана.

– Тете Музе понравилось?

– Она еще не видела то, что я написала. Она толькочерез четыре дня вернется.

– Да? – Я изо всех сил постарался не выдать себя,хотя руки предательски дрогнули. – Она уехала?

– Ага, в Петербург, на конференцию по атрибуции картин.

– Атрибуция? Это что за зверь?

Мне не было интересно, что такое атрибуция, но мне нужнобыло время, чтобы прийти в себя. Пусть Дана объясняет, я не слушал, а обдумывалполученную информацию. Значит, Музы Станиславовны в Москве нет, а Елена в этовремя бегает к ее мужу. Что ж, все сходится. Все так и должно быть. Жальтолько, что приходится расставаться с надеждой на совпадения и всякие прочие смягчающиеситуацию обстоятельства.

Объяснение пришлось дослушать, после чего я продолжил своиизыскания.

– Я смотрю, твоя тетя здесь совсем не бывает. Почемуона к вам не приходит?

– Не знаю. Она очень занята. И вообще, я же к ним всевремя хожу.

Очень логично. Тебя послушать, моя дорогая, так во всейсемье Руденко есть смысл общаться только с тобой, а поскольку Муза и без тогоимеет возможность с тобой общаться, то зачем ей сюда приходить? Не лопнешь отсамомнения-то? Впрочем, что это я на девчонку набросился? Ей же толькопятнадцать лет, она еще, в сущности, ребенок.

Но важно другое: не существует официальной и всем понятнойпричины, по которой Муза не приходит сюда. Выходит, я все-таки прав и все делов Лене.

Но я боец, по крайней мере раньше им был, и сдаваться таклегко не собирался. Я нравился Елене, это совершенно точно, я не мог ошибиться,в противном случае она не вызвалась бы поехать со мной и не смеялась бы моим неочень-то остроумным шуткам. Я ей нравился, может, не так сильно, как она мне,но я не был ей противен или скучен. А этот нежный и благодарный взгляд? До сихпор забыть его не могу.

Поскольку я дважды видел Лену на улице, то теперь знал,какую куртку она носит, и, заглянув в длинный встроенный шкаф в прихожей, могопределить, дома она или нет. На другой день, привезя Дану с тренировки иубедившись, что куртка на месте, я подошел к той двери, в которую заходилпапаня, и негромко постучал.

Дверь открылась, но внутрь, в комнату, меня не впустили.

– Что-то случилось? – встревоженно спросила Лена.

Она стояла передо мной такая красивая, в брюках и свободномдлинном свитере, а солнечные лучи, падающие из окна у нее за спиной, словнопроходили сквозь ее русые волосы и делали их золотыми и какими-то прозрачными.Ни до, ни после я не любил ее так сильно, как в этот момент.

– Давай поговорим спокойно.

Я сделал попытку войти, но она оперлась рукой о косяк и сместа не сдвинулась.

– Павел, не надо. Оставь все как есть.

– Но почему? Что нам мешает? Объясни хотя бы, почемуМихаил Олегович так болезненно реагирует.

– Я ничего не буду тебе объяснять.

– Можно, я все-таки войду?

– Нет. – И добавила уже мягче: – Иди, Павел,пожалуйста, иди.

Она меня не впускала. Наверное, там, в комнате, у нее навидном месте стоит фотография любовника, и она не хочет, чтобы я ее заметил.Нет, не может быть, ведь в этой же комнате живет Костик, которому надо как-тообъяснять, почему мама хранит фотографию дяди-Мишиного брата. Да и Нина здесь уборкуделает, и вообще, мало ли кто может войти. Папаня и его жена в курсе, но всеостальные-то всерьез полагают, что Лена – родственница Ларисы и к Владимиру неимеет никакого отношения. Значит, дело не в фотографии. Тогда в чем? Неужелиона так боится папаню? Боится, что кто-нибудь увидит, как мы разговариваем напороге ее комнаты, а уж если меня впустить, то полный караул.

– Хорошо, если ты не хочешь разговаривать здесь, давайвстретимся на улице. Скажи когда. Я буду тебя ждать в машине.

– Не надо, – она опустила глаза. – Ничегоэтого не надо, Павел. Ты очень хороший, ты славный… Не обижайся на меня. Я немогу.

Все ясно. Все сказано. Но меня уже потащило.

– Ты – любовница Владимира? – задал я вопрос влоб. – И Костик его сын, да?

– Думай что хочешь, – резко ответила она, неподнимая глаз, и захлопнула дверь перед моим носом.