– А мне-то что? – пожал плечами Скаггс. – Ваше,людское дело. Впрочем, краснолюда вы королем не изберете. Это уж точно.

– И ни эльфа, ни даже полуэльфа, – добавил высокийпредставитель Старшего Народа, продолжая обнимать красотку в токе. – Дажечетвертьэльф идет у вас самым низшим сортом…

– Эва как вас заело, – рассмеялся Вилиберт. –В ту же дуду дуете, что и Нильфгаард, потому что Нильфгаард тоже кричит оравенстве, обещает вам возвращение к давним порядкам, как только нас подомнетпод себя и с этих земель выкинет. Этакое единение, этакое равенство вам мнится,о таком вы болтаете, такое проповедуете? Потому как Нильфгаард вам за этозолотом платит! И неудивительно, что вы так с ними лобызаетесь, ведь они жеэльфья раса, эти ваши нильфгаардцы…

– Чепуха, – холодно сказал эльф. – Глупости,милсдарь рыцарь. Расизм вам явно глаза затуманил. Нильфгаардцы такие же люди,как и вы.

– Наглая ложь! Все знают: это потомки Черных Сеидхе! Вих жилах течет эльфья кровь. Кровь эльфов.

– А в ваших жилах что течет? – насмешливоулыбнулся эльф. – Мы из поколения в поколение смешиваем нашу кровь, изстолетия в столетие, мы и вы, и получается это прекрасно, не знаю только, ксчастью или наоборот. Смешанные браки вы начали осуждать четверть века назад,кстати сказать, с жалкими результатами. Ну покажите-ка мне сейчас человека безпримеси Seidhe Ichaer, крови Старшего Народа.

Вилиберт заметно покраснел. Покраснела также ВэраЛёвенхаупт. Наклонил голову и закашлялся чародей Радклифф. Что интересно,зарумянилась даже прекрасная эльфка в горностаевом токе.

– Все мы – дети Матери Земли, – раздался в тишинеголос седовласого друида. – Дети Матери Природы. И хоть не чтим мы ее,хоть порой доставляем ей огорчения и боль, хоть разрываем ей сердце, она любитнас, любит нас всех. Не забывайте об этом вы, собравшиеся здесь, в Месте Дружбы.И к чему выяснять, кто из нас был здесь первым, ибо первым был выброшенныйволной на берег Желудь, а из Желудя возрос Великий Блеобхерис, самый древний издубов. Стоя под ветвями Блеобхериса, меж его извечных корней, не следуетзабывать о наших собственных, братских корнях, о земле, из коей корни этивырастают. Будем помнить о словах песни поэта Лютика…

– Кстати! – крикнула Вэра Лёвенхаупт. – А гдеже он?

– Смылся, – констатировал Шелдон Скаггс, взирая напустое место под дубом. – Заграбастал денежки и смылся, не попрощавшись.Воистину по-эльфьему!

– По-краснолюдски! – пропищали скобяные изделия.

– По-человечьи, – поправил высокий эльф, акрасотка в токе прислонилась головкой к его плечу.

– Эй, музыкант, – бросила бордельмаман Лянтиери,без стука вступая в комнату и распространяя вокруг аромат гиацинта, запах пота,пива и копченой грудинки. – К тебе посетитель. А ну, кыш отсюда,благородные дамы.

Лютик поправил волосы, раскинулся в огромном резном кресле.Две сидевшие у него на коленях «благородные дамы» быстренько спрыгнули,прикрыли прелести, натянули просторные рубашки. «Девичья застенчивость», –подумал поэт, – вот шикарное название для баллады». Он встал, застегнулпояс и, увидев стоящего на пороге дворянина, надел суконную куртку, бросив приэтом:

– Воистину, никуда от вас не денешься, всюду вы меняотыщете, хотя редко выбираете для этого подходящее время. На ваше счастье, яеще не решил, которую из двух красоток предпочту. А оставить себе обеих притвоих-то ценах, Лянтиери, не могу.

Маман Лянтиери с пониманием усмехнулась, хлопнула в ладоши.Обе девицы – белокожая, веснушчатая островитянка и темноволосая полуэльфка –спешно покинули комнату. Стоящий на пороге мужчина скинул плащ и вручил егомаман вместе с небольшим, но пузатеньким мешочком.

– Простите, маэстро, – сказал он, подходя иприсаживаясь к столу. – Знаю, что побеспокоил вас не вовремя. Но вы такскоропалительно исчезли из-под дуба… Я не догнал вас на большаке, как думал, ине сразу напал на ваш след в городке. Поверьте, я не отниму у вас многовремени…

– Все так говорят, а оборачивается иначе, –прервал бард. – Оставь нас одних, Лянтиери, да посмотри, чтоб нам немешали. Слушаю вас, уважаемый.

Мужчина изучающе взглянул на Лютика. У него были темные,влажные, как бы слезящиеся глаза, острый нос и некрасивые тонкие губы.

– Без проволочек приступаю к делу, – бросил он,переждав, пока за хозяйкой борделя прикроется дверь. – Меня интересуютваши баллады, маэстро. Точнее говоря, определенные личности, о которых выпоете. Меня занимают истинные судьбы героев ваших баллад. Ведь, если неошибаюсь, именно истинные-то судьбы реальных героев подвигнули вас на созданиепрелестных произведений, которые мне довелось выслушать под дубом. Я говорю… омалютке Цирилле из Цинтры. Внучке королевы Калантэ.

Лютик глянул в потолок, забарабанил пальцами по столу.

– Милостивый государь, – сказал он сухо. –Странные, однако, у вас интересы. И вопросы тоже. Что-то мне сдается, вы нетот, за кого я вас принял.

– И за кого же вы меня приняли, можно узнать?

– Не знаю, можно ли. Все зависит от того, передадите ливы мне приветы от наших общих знакомых. Следовало бы сделать это в самомначале, да вы, видно, позабыли.

– Отнюдь. – Мужчина сунул руку за полу бархатногокафтана цвета сепии, извлек второй мешочек, побольше того, который вручилбордель-маман, не менее пузатый и столь же призывно звякнувший присоприкосновении со столешницей. – Просто у нас нет общих знакомых, маэстроЛютик. Но неужто этот мешочек не в состоянии заполнить пробел?

– И что ж вы намерены купить за этакий тощенькийкошелек? – надул губы трубадур. – Весь бордель-маман Лянтиери иокружающую его территорию?

– Допустим, хотел бы материально поддержать искусство.И артиста. Для того чтобы поболтать с артистом об его творчестве.

– Вы так сильно почитаете искусство, друг мой? Горитетаким желанием побеседовать с артистом, что пытаетесь всучить ему деньги, ещене успев представиться, нарушив тем самым элементарные нормы приличия? Ивежливости?

– В начале разговора, – незнакомец слегкаприщурился, – вам не мешало мое инкогнито.

– Теперь начало мешать.