– Все, что пожелаете.

Мне пришлось оттаскивать от нее Дойла. Я шепнула ему:

– Я бы на твоем месте взяла с собой дуэнью, когдапойдешь ее допрашивать.

– Я не собирался идти один, – ответил он ипосмотрел на меня. Поскольку мы шептались, наши лица были очень близко друг отдруга. – Совсем недавно я узнал, что не так уж устойчив против сексуальныхавансов. – Он смотрел честно, открыто – как мне хотелось, чтобы он смотрелв самолете. – В будущем придется быть осторожнее.

С этими словами он распрямился и стал слишком высок, чтобынам шептаться. Мы пошли к выходу в терминал, он впереди, я – за ним.

Шум двигателей остался позади – мы шли к шуму народа.

Шум толпы необъятным бормотанием наплывал на меня, поверхменя, будто я тонула в море звука. Людей болтало туда-сюда в дверях, какмногоцветные щепки, – стена людей.

Наш терминал выходил в широкий холл, уводивший в глубьаэропорта. Дойл стоял проеме, в стороне, поджидая меня. Тут я сквозь толпуувидела высокую фигуру, идущую к нам. Гален был одет в полосы зеленого ибелого: светло-зеленый свитер, еще более светлые зеленые штаны и белый пыльникдо щиколоток, развевавшийся сзади пелериной. Свитер был под цвет волосам,которые короткими локонами спадали чуть ниже ушей, только сзади висела длиннаятонкая косичка. Отец его был пикси, которого королева казнила за наглоепреступление – он соблазнил одну из ее служанок.

Не думаю, что королева казнила бы этого пикси, если бызнала, что он зачал дитя. Дети драгоценны, и все, что размножается, продолжаетсвою кровь, заслуживает того, чтобы держать его при себе.

Я была рада его видеть, но знала, что если он здесь, топоблизости будет и фотограф. Честно говоря, я удивилась, что меня не встретилицепи репортеров. Принцесса Мередит исчезла на три года, и сейчас онавозвращается домой живая и невредимая. Много лет мое лицо было наклеено наафишах супермаркетов; людей, которые видели эльфийскую принцессу Америки, былоне меньше тех, кто встречал Элвиса. Не знаю, кто что сделал, чтобы спасти меняот акул прессы, но я была благодарна за это.

Бросив сумку рядом с Дойлом, я бросилась к Галену. Он сгребменя в охапку и шумно поцеловал в губы.

– Мерри, до чего же я рад тебя видеть, девонька!

Его руки сплелись у меня на спине, легко держа меня в футенад землей.

Я никогда не любила, чтобы ноги беспомощно болтались.Поэтому я обхватила его ногами за пояс, а он переместил руки мне на бедра,чтобы поддержать.

К Галену на руки я бросалась всегда, сколько себя помню.После смерти отца он меня не один раз защищал при Неблагом Дворе – хотя,будучи, как и я, полукровкой, он не больше моего имел влияния. Зато он имелшесть футов мускулистого тела и был обученным воином, так что ему было чемподкрепить свою угрозу.

Конечно, когда он в семь лет подхватывал меня на руки, небыло ни поцелуя, ни других вещей. Будучи лишь чуть старше ста лет, Галеноставался одним из самых молодых стражников королевы Андаис. Всего семьдесятлет разницы – среди сидхе это было как вырасти вместе.

Треугольный вырез его свитера низко уходил по выпуклойгруди, обнажая завитки волос более темной зелени, чем волосы на голове, –почти черные. Свитер был мягкий, приятный на ощупь, обтягивал его тело. Кожа унего была белая, но свитер подчеркивал оттенок бледной-бледной зелени, и кожаказалась то перламутрово-белой, то зеленоватой, в зависимости от освещения.

Глаза у него были зеленые, как молодая весенняя травка,скорее человеческие, чем переливающийся изумруд, как у меня. Но все остальное –остальное было настолько оригинально, что словами не опишешь. Я так считала счетырнадцати лет, хотя не его обещал мне мой отец. Слишком хорошим парнем дляэтого был Гален. Он недостаточно хорошо играл в политические игры, и отец небыл уверен, что Гален доживет до того, чтобы увидеть, как я вырасту. Да, Галенговорил тогда, когда мудрее было бы промолчать. Это я так любила в нем, когдабыла ребенком, и из-за этого так за него опасалась, когда стала старше.

Он протанцевал по холлу со мной на руках под музыку, котораяслышна была только ему, но я почти слышала ее, когда глядела ему в глаза,обвела взглядом закругление его губ.

– Как я рад тебя видеть, Мерри!

– Я это чувствую, – ответила я.

Он засмеялся – очень по-человечески. Ничего, кроме веселойрадости Галена, в этом не было особенного, но для меня это всегда былопо-особому.

Он наклонился ближе ко мне и шепнул:

– Ты волосы срезала. Такие красивые волосы!

Я чмокнула его в щеку:

– Отрастут.

Репортеров было немного, потому что слишком поздно ониполучили весть, чтобы налететь ордой, но почти у каждого был фотоаппарат.Фотографии сидхе королевской крови, особенно если они делают что-то необычное,всегда найдут спрос на рынке. Мы не возражали, чтобы они щелкали свои снимки,потому что помешать этому не могли. Использовать против них магию было бы ущемлениемсвободы печати – так постановил Верховный суд. Репортеры, которые писали осидхе, сами были парапсихиками своего рода или колдунами. Они бы ощутили, еслибы против них использовали магию. Достаточно было бы только сообщить, и добропожаловать в гражданский суд. Поговорить насчет Первой поправки.

У фейри есть два способа отношения к репортерам. Некоторыеиз нас ведут себя на публике крайне прилично, не представляя никакого интересадля папарацци. Мы с Галеном принадлежали к той школе, которая считала, что имнадо дать что-нибудь пофотографировать. Что-нибудь не важное, чтобы они неискали более сенсационного материала. Что-нибудь позитивное, свеженькое иинтересное. Такое отношение поощрялось королевой Андаис. У нее последние леттридцать был пунктик: выставить в СМИ свой Двор в более живом, привлекательномвиде. Лет тридцать – столько, сколько я на свете живу. Я участвовала вместе сотцом в весенних парадах. Моя помолвка с Гриффином проходила публично. Есликоролева велит "публично", то никакой "неприкосновенностичастной жизни".

Кто-то рядом прокашлялся, и я перевела взгляд с Галена наБаринтуса. Если Гален казался оригинальным, то Баринтус – совершенно неземным.Волосы у него были цвета моря, цвета океанов. Бирюза Средиземного моря, темнаясинева Тихого океана, штормовая сероватая синева, как у океана перед бурей,переходящая в почти черный, как над глубинами, где вода течет густая, как кровьспящих великанов. При каждом касании света эти цвета переливались, переходяодин в другой, будто это вовсе были и не волосы. Алебастровая белизна его кожимогла соперничать с моей. Глаза синие, но зрачки – черные щелки. Я точно знала,что у него есть прозрачная мембрана как третье веко, и он закрывает ею глаза,когда находится под водой. Когда мне было пять, он меня учил плавать, и меняприводило в восторг, что он может дважды подмигнуть одним глазом.