Он был повыше Галена, почти семь футов, как приличествуетбогу. Одет он был в ярко-синее пальто, распахнутое над сшитым на заказ чернымкостюмом, а сорочка у него была из синего шелка с высоким круглым воротником,который модельеры сейчас пытаются ввести в моду, чтобы избавить мужчин отгалстуков. Баринтус выглядел в этом наряде ослепительно. Волосы он пустилвокруг себя свободной волной, как второй плащ. И я знала, что выбирал егогардероб кто-то другой, может быть, моя тетка. Дай волю Баринтусу, он бынацепил джинсы и футболку, а то и того проще.

Гален и Баринтус были наиболее частыми гостями в доме моегоотца, когда он отправился жить к людям. Баринтус был силой среди сидхе –носителем чистой крови Старого Двора. Сидхе до сих пор перешептываются о егопоследней дуэли – это было задолго до моего рождения. На той дуэли егопротивник утонул посреди луга, в милях от ближайшей воды. Баринтус, как и мойотец, никогда не соглашался драться на дуэли, если не насмерть. Все остальноене стоило его времени.

Гален отпустил меня на землю. Я побежала к Баринтусу,протягивая руки в приветствии. Он осторожно вытащил руки из карманов пальто,согнул пальцы так, что мои руки можно было вложить в его. У него между пальцамибыли перепонки, и он болезненно к этому относился с тех пор, как один репортерв пятидесятых обозвал его "человек-рыба". Трудно поверить, что некто,почитаемый когда-то морским богом, обидится на хама двадцатого столетия, но таконо было. Баринтус навсегда запомнил этот опыт общения с прессой.

Перепонки можно было полностью убрать в дополнительнуюкожную складку, если Баринтус не хотел ими пользоваться. Тогда он расправлялкожу и плавал, как... ну, как рыба. Хотя вслух такой комплимент произноситьтоже не стоило.

Он взял мои руки в свои и с высоты своего роста наклонилсяцивилизованно, но сердечно поцеловать меня в щеку. Я ответила тем же. Баринтуслюбил на публике вести себя цивилизованно. Его личная жизнь была не для общегопользования, и у него была сила отстаивать это право от самой королевы. Кбогам, даже свергнутым, следует относиться с определенным уважением. Тотрепортер, что прилепил ему прозвище в заголовке мировых новостей, в то же летопотерпел крушение на Миссисипи, плавая на лодке. Очевидцы говорят, что простовода встала дыбом и ударила в лодку. Ничего подобного они в жизни не видели.

Фотоаппараты продолжали щелкать. Мы продолжали их незамечать.

– Хорошо, что ты снова с нами, Мередит.

– И я тебя рада видеть, Баринтус. Я надеюсь, что приДворе для меня будет достаточно безопасно, чтобы не получился просто продленныйвизит.

Прозрачное веко заморгало на его глазах. Когда он не плавал,это был признак нервозности.

– Это тебе придется обсудить с твоей тетей.

Мне не понравилось, как это прозвучало. Репортер совал мнепод нос диктофон.

– Кто вы такая?

Вопрос свидетельствовал, что он попал на эту работу, когда яуже покинула дом.

Улыбаясь и очаровывая, Гален вышел вперед, открыл рот, но гулкуютишину наполнил другой голос.

– Принцесса Мередит Ник-Эссус, Дитя Мира.

Говоривший оттолкнулся от дальнего окна, к которомуприслонялся.

– Дженкинс, до чего же неприятно вас видеть! –сказала я.

Он был высокий и тощий, хотя рядом с Баринтусом высоким быне показался. Он всегда ходил в суточной щетине, такой густой, что я однаждыего спросила, отчего он бороду не отрастит. Он ответил, что его жена не любитлицевой растительности. Я на это сказала, что не могу себе представить, ктосогласился за него выйти. Это Дженкинс продал фотографии расчлененного теламоего отца. Не в Соединенных Штатах, разумеется, мы для этого слишкомцивилизованны, но есть другие страны, другие газеты, другие журналы. Фотографиикупили и напечатали. Это он появился неожиданно на похоронах и щелкнул меня сослезами на щеках, с такими злыми глазами, что они горели как угли. Этафотография была номинирована на какой-то приз. Приза ей не дали, но мое лицо ирасчлененное тело моего отца стали мировой новостью – благодаря Дженкинсу. Я досих пор его за это ненавидела.

– До меня дошел слух, что вы возвращаетесь посетитьродные места. Вы останетесь целый месяц до Хэллоуина? – спросил он.

– Не могу поверить, чтобы кто-то рискнул навлечь насебя недовольство тетушки, разговаривая с вами, – сказала я, не отвечая наего вопрос. У меня большая практика игнорировать вопросы корреспондентов.

Он улыбнулся:

– Вы бы удивились, узнав, кто мне об этом говорил.

Мне эта фраза не понравилась. Как-то она звучаланеопределенно угрожающе, как-то еще и лично. Нет, совсем мне она непонравилась.

– Милости просим домой, Мередит, – сказал он иотвесил небольшой, но странно стильный поклон.

То, что я хотела ему сказать, не годилось для произнесенияна публике – слишком много было вокруг диктофонов. Если здесь Дженкинс, то ителевизионщики могут быть недалеко. Раз он не может получить эксклюзив, онпостарался, чтобы здесь была толпа.

Я ничего не сказала, пропустила мимо ушей. Он меняподначивал еще с моего детства. Был он всего на десять лет меня старше, новыглядел старше на все двадцать, потому что я сейчас по виду была чуть задвадцать. Пусть я и не буду жить вечно, но сохранюсь очень хорошо. Я думаю,именно это раздражало Дженкинса – писать о тех, кто не стареет или стареетмедленнее, чем он. Когда я была моложе, бывали моменты, когда мысль о том, чтоон наверняка умрет раньше, утешала.

– Ты все еще воняешь как пепельница, Дженкинс. Разве тыне знаешь, что курение сокращает ожидаемый срок жизни?

Лицо его стало резким и узким от злости. Он понизил голос ипрошептал:

– Все та же мелкая стерва с Запада, да, Мерри?

– У меня есть постановление суда, запрещающее тебе кней приближаться. Отойди на пятьдесят футов, Дженкинс, или я позову копов.

Баринтус подошел к нам и предложил мне руку. Ему не надобыло этого говорить. Я-то знала, что не стоит втягиваться в обмен оскорблениямис репортером на глазах других репортеров. Постановление появилось, когдаДженкинс распространил мои фотографии по всему миру. Судебные прокуроры нашлинескольких судей, которые решили, что Дженкинс действительно злоупотребилдоверием несовершеннолетней и нарушил неприкосновенность моей частной жизни.После этого ему было запрещено говорить со мной и подходить ближе пятидесятифутов.

Единственная, я думаю, причина, почему Баринтус тогда неубил за меня Дженкинса, состоит в том, что сидхе это тоже сочли бы за слабость.Я была не просто сидхе королевской крови, я стояла в двух ступенях от Неблагоготрона. Если я не могу защитить себя даже от слишком усердных репортеров, тонечего мне делать в очереди на престолонаследие. Поэтому Дженкинс стал моейпроблемой. Королева запретила нам трогать репортеров после того небольшогоинцидента с лодкой. К сожалению, от Барри Дженкинса меня могла избавить толькоего смерть. От всего остального он очухается и приползет снова за мнойшпионить.