Все это время Гитарист чувствовал, что ему не хватает того,что было у Крысолова. Раз уж он идет по его стопам, то и вехи их пути должныбыть схожими. Крысоволк был необходим, поскольку он был не просто зверем, азнаком, говорящим о том, что крысы стали подчиняться тому, кто их истребляет.Убивать – это первая ступень. Владеть и приказывать тому, чьих собратьев тыубиваешь, – уже вторая.

Но не слишком ли буквально он понял текст? Вот что заботилоего… Сможет ли он воспитать из существа, сидящего в подвале, помощника себе? Игде гарантия, что она не обманет его, не притворится послушной, а сама непопытается сбежать?

Гитарист вскочил и принялся ходить по комнате, хлопаяладонью по каждому предмету, попадавшемуся на пути. Волосы падали ему на глаза,и он раздраженно откидывал их, моргая и щурясь. Слишком много света! Он завесилокна шторами, и черная ткань не пропускала лучи, но он чувствовал, что сноваподкрадывается то болезненное состояние, когда только полная темнота моглауспокоить его. Мышцы на лице самопроизвольно начали подергиваться, и он,остановившись, прижал растопыренные пальцы ко лбу, словно пытаясь удержатьсползающую маску.

Такие приступы настигали его раз в несколько месяцев ивсегда были вызваны сильным волнением. Спасала темнота, в которой он моготлежаться, и какие-то таблетки, которые давала ему мать. Но сейчас матери небыло, и предстояло пережить приступ самому.

Светло… Вокруг было слишком много света! Даже в комнате,завешанной коврами, ему показалось, что свет режет глаза, врывается в щели иззаколоченных окон. Покрутившись немного, Гитарист замер на месте, и егоосенило: подвал! Темная прохлада ждет внизу, и там же он попробует убедиться втом, годится ли крыса ему в помощники. Сейчас, когда все его чувства обостреныдо предела, она не сможет ему соврать – он сразу это почует.

А если попробует лгать, то одной мертвой тварью будетбольше.

Люк скрипнул, открываясь, но впустил в подвал не свет, а всету же темноту, что была вокруг нее. Алька видела только смутные очертаниямужской фигуры и слышала звук шагов, а затем яркий луч ударил ей в лицо, и онанепроизвольно выставила вперед руку.

– Убери! – приказал нервный голос, и Алькаподчинилась. – Вот так…

Псих сел в нескольких шагах от девушки, направив на неемощный фонарь, и оттого Алька не могла его разглядеть. «Господи, начинается…» –с ужасом подумала она, толком не понимая, что именно начинается, нопредчувствуя какую-то ловушку. Глаза слезились от яркого луча, но Алькабоялась, что убийца рассердится, если она пошевелится, и сидела, не двигаясь,смаргивая слезы.

– Ты ведь здесь одна-а-а? – протяжно спросил он, иот абсурдности этого вопроса ей стало жутко. Он и говорил не так, как раньше, анизким, будто заторможенным голосом, как если бы магнитофонную пленку, накоторой его голос был записан, пустили в два раза медленнее.

– Одна. – Алька всхлипнула.

– А сейчас и я пришел…

– А сейчас и ты пришел, – послушно повторила она,повинуясь голосу интуиции.

– И что мы с тобой будем делать, а? Говори! –вдруг рявкнул он, и фонарь дрогнул и качнулся в его руке.

– То, что ты скажешь! – торопливым дрожащимголосом заверила его Алька, ощущая, что она снова перестала понимать этого психа.«Господи, только бы он не рассердился, только бы он не рассердился!»

Но псих не рассердился. Кажется, он даже осталсяудовлетворен ее ответом.

– Пра-а-авильно… То, что я скажу. Ты только обманыватьменя не пытайся, и все будет нормально.

«Я не буду тебя обманывать. Я буду искренней, честной…девочкой, которая благодарна тебе за все то хорошее, что ты для нее сделал».

– Я не буду тебя обманывать, – вслух повторилаАлька и сама услышала, что голос ее изменился, стал более детским. –Честное слово! Разве я могу?!

– Все вы врете! Лживые стервы!

Он подался вперед к Альке, взмахнул фонарем, и сноп светаописал круг по потолку и дощатому полу. Алька слышала его тяжелое дыхание ипонимала, что псих снова чем-то взбешен, но не знала, как это изменить. Онапопробовала сменить позу – руки затекли, к тому же она замерзла, – но тутже раздался злобный окрик, и Алька замерла на месте. Несколько минут прошло вмолчании, во время которого она судорожно соображала, отчего же у него такменяется настроение.

– Может быть, ты выключишь фонарь? – попробовалаона робко, опасаясь новой вспышки.

– Зачем это?!

– Мне от него плохо… Пожалуйста! Прошу тебя…

Снова сопение в тишине, затем щелчок – и подвал погрузился втемноту.

– Спасибо, – с искренним облегчением сказалаАлька. Теперь, когда она могла ориентироваться на звуки, не отвлекаясь набьющий по глазам свет, ей действительно стало легче.

Его дыхание, тяжелое, как у больного человека, постепенностало выравниваться. Спустя некоторое время Алька совсем перестала слышать егои лишь по неуловимым признакам определяла, где именно сидит псих. Когда глазаснова привыкли к темноте, Алька даже смогла различить очертания его фигуры, иона показалась ей огромной, непропорционально большой… Но затем она сообразила,что псих, должно быть, надел шубу, чтобы не замерзнуть в подвале.

– Спасибо тебе за плед, – тотчас сказала она, неуспев даже подумать, стоит ли это говорить. – Было очень холодно.

– Пожалуйста, – после короткого молчания ответилсидящий в нескольких шагах человек, и Алька заметила, что голос у него пересталбыть заторможенным и протяжным. – Ты любишь жару?

– Нет, – снова повинуясь ведущему ее внутреннемуголосу, сказала Алька, и для убедительности даже покачала головой. – Нелюблю.

– Тогда мы с тобой сработаемся.

В темноте раздались какие-то кудахчущие звуки. Алька неповерила своим ушам. Он смеется? Чем ей удалось его развеселить? «Сработаемся…»

– Я сделаю все, чтобы ты был мною доволен, –пообещала она, старательно следя за тем, чтобы не перегибать палку в своем энтузиазме.Какая-то часть ее говорила искренне и очень хотела поступать так, чтобы емуугодить.

– Тебе придется постараться.

– Я постараюсь!

– Хорошо…

По его голосу Алька слышала, что теперь он успокоилсяокончательно.

– Ты только объясни мне, что нужно делать,ладно? – попросила она и прибавила: – Я очень боюсь ошибиться иогорчить тебя.

И в сказанном ею не было ни слова лжи.

После того как он выключил фонарь, Гитарист почувствовалсебя значительно лучше: темнота и подвальный холод подействовали на негоблаготворно. Он не мерз, потому что накинул толстый старый пуховик матери, вкотором она иногда чистила снег. Сперва крыса вывела его из себя, сейчас он ужене мог вспомнить, чем именно, но затем он успокоился – по голосу ее былослышно, что она не врет ему. Боится и не врет.