– Ей-богу, я как ищейка, которая не знает, чего искать! –проговорила вслух Ангелина и криво усмехнулась. Оливье спас ей жизнь и любилее. И когда он вытащил ее из подземелья в Кале, когда увидел тело несчастногоде Мона, Ангелине показалось, что он снова сделался тем же бесстрашным,заботливым Оливье, которого она знала и помнила по России. Он отыскал тайнуюгруппу роялистов, друзей де Мона, и примкнул к ним. Они призывали квосстановлению королевской власти во Франции, подрывали боевой дух бывшихнаполеоновских солдат... Ангелину Оливье держал в стороне от этих дел, нооднажды сообщил ей, что в Лондон срочно отправляется курьер. Она написалаписьмо родителям, но курьер был схвачен уже на корабле и тут же расстрелян каканглийский шпион. Это был тяжелый удар, и снова Оливье поддержал ее, успокоил,помог. Может быть, он бывал героем только при героических обстоятельствах, а вдругих – становился сонным мещанином, авантюристом, подделавшим завещание,тайным любовником замужней женщины, трусом и предателем...

Ангелина вздрогнула.

Итак, слово сказано. Она пришла сюда для того, чтобынайти... или не найти... нечто, оправдывающее или обвиняющее его.

Кто мог знать, что де Мон и она спрятались в потайнойкомнатке за очагом? Тот, кто выследил их. Не для того ли Оливье сделал вид, чтообижен, испуган, не для того ли скрылся, чтобы выследить их и убить? Но это всеее домыслы, смутные подозрения. Куда страшнее сегодняшняя история с фиалками иМальмезоном! «Среди людей Оливье есть предатель», – была ее первая мысль, но ниодин из них не мог знать, кого и зачем будет искать мнимая цветочница. Толькоон. Оливье. Ох, боже мой...

Значит, он предатель?! Ангелина в ярости схватила первыйпопавшийся под руку предмет, даже нe заметив, что именно, – и грохнула о пол.

Розовая шкатулка с сухим треском развалилась. Ангелина тутже поняла, что на пол выпали узенькие шелковые ленточки, из которых делаютискусственные белые гвоздики роялисты. А вот и несколько таких гвоздичек,сколотых булавками. Но зачем тогда красные гвоздики в этой шкатулке? Понятнозачем: с красной ты за Наполеона, с белой – за Людовика...

Ангелина была так потрясена этим доказательством двуличностиОливье, что забыла об осторожности. И звук открываемой двери заставил еевздрогнуть, как будто в спину ударил выстрел.

Перед ней стоял Оливье, стоял, прислонившись к притолоке, исмотрел на Ангелину в упор. Он был бледен как мел, глаза помутнели, рука нервномяла ворот сюртука.

Какой он жалкий! Вон как побледнел, задрожал!

– Вы, кажется, удивлены моим визитом? – спросила она дерзко.

Губы Оливье шевельнулись, и Ангелина скорее почувствовала,чем услышала:

– Да...

– И только? – усмехнулась она. – А мне кажется, вы пораженыв самое сердце! – Во взгляде Оливье мелькнул живой блеск, но тут же глаза егоснова погасли, когда она сказала: – Ведь я не должна была здесь появиться – вэтой комнате, в этом доме! Вы устроили все для того, чтобы этого не случилось.

Оливье опять шевельнул губами.

– Я... не понимаю... – с трудом расслышала Ангелина, и отэтого трусливого шепота ненависть к нему одолела все прочие чувства.

– Не понимаешь? – переспросила она. – В самом деле? И этогоне понимаешь? – Она носком туфли поддела ворох разноцветных лент. – А японимаю. Ну-ка, покажи, какой сегодня день: для белых или красных цветов? Чтоты прячешь там?

Она рванула борт его сюртука и увидела красный шелк впетлице.

Ангелина тихо охнула. Последняя надежда на ошибку исчезла.Если бы Оливье приколол белый цветок, если стал хотя бы оправдываться... Ноцветок был красный! И он молчал.

– Предатель! – Ангелина рванула гвоздику, отбросила,наотмашь хлестнула Оливье по щеке и выскочила в коридор.

На пальцах осталось что-то мерзкое, влажное. Ангелинабрезгливо потерла палец о палец, взглянула... Что такое? Это кровь?

Она обернулась так резко, что чуть не упала. Вот лежитцветок, сорванный ею с груди Оливье. Какой странный цветок – весь красный, адва лепестка его – белые.

Оливье стоял, привалившись к стене, как если бы его недержали ноги. На белой щеке его алело пятно пощечины, соперничая в яркости скрасным цветком в петлице.

Но ведь Ангелина его сорвала. Откуда же взялась еще однакрасная гвоздика?

Оливье потерял опору, ноги его подогнулись, он медленносполз по стене и поник на полу.

Ангелина подошла – медленно, недоверчиво. Склонилась – иувидела, что рубашка на груди Оливье вся пропитана кровью.

* * *

– Господи Иисусе! – выкрикнула она, кидаясь к дверям, но тутже метнулась к массивному гардеробу, выхватила оттуда батистовую сорочку,принялась рвать ее на полосы и заталкивать их под рубашку Оливье, пытаясьприостановить ток крови, потом приникла губами к его лбу, с ужасом ощутив,какой он влажный и холодный. Сколько же крови он потерял! Где его ранили,откуда он шел?

Она схватила его запястье, нащупывая пульс, веки Оливьеподнялись, открыв невидящие глаза.

Ангелина вскочила, открыла погребец и налила в рюмкуконьяку, поднесла к губам Оливье:

– Ну-ка, глоточек. Ну, пожалуйста, милый!

Он с усилием втянул в себя немного жгучего напитка, и взглядего чуть прояснился. Губы шевельнулись – сперва беззвучно, а потом Ангелинаразобрала слова:

– Клянусь, цветок был белый. Всегда... только белый...

Она кивнула, боясь, что разрыдается, и опять поднесла кгубам Оливье рюмку. На сей раз он осушил ее до дна, и голос стал отчетливее:

– Он не ушел живой, ты не бойся больше. Он меня достал, но исам остался лежать с моим стилетом в груди.

– Хорошо, хорошо, – сказала Ангелина. – Ты пока помолчи,береги силы, а я сбегаю, пошлю за доктором.

Оливье слабо сжал ее пальцы.

– Не надо. Я человек конченый. Патроны расстреляны, свечипогасли.

– Какие свечи? – с ужасом спросила Ангелина.

– Это Монтескье... – выдохнул Оливье, с трудом раздвигаягубы в улыбке. – Я всегда хотел сказать эти слова перед смертью. Красиво!Вот... сказал.

– Какая смерть?! – фальшиво возмутилась Ангелина. –Подумаешь, чуть-чуть поцарапали его. Из-за чего дрались? Из-за прекрасной дамы?