И вот наконец наступила последняя ночь осады Парижа. Огни,озарявшие стан союзников, засверкали на окрестных холмах, на виду у французскойстолицы. Сияние сих огней, столь страшных для другого осажденного города и вдругое время, было тогда для парижан вестником свободы Франции и спасениявеликого города. Тщетно приверженцы Наполеона распускали злобные слухи,побуждали народ к сопротивлению. Жители Парижа убеждены были, что жребий ихзависит от дружественного приема союзных войск.

* * *

В трактире «Поросячья ножка», одном из многих, притулившихсявозле огромного «Чрева Парижа», главного рынка Парижа, пели новые куплеты проНаполеона. Полицейские изъяли сотни рукописных списков, но автора пока найти неудалось.

Я в этой грешной, растревоженной стране

Посеял смуту, нищету, раздоры.

И, не хвалясь, скажу, что заслужил вполне,

Чтобы палач петлю на шею мне

Накинул скоро!

«Скоро! Скоро! Скоро!» – скандировали хором посетители, вбольшинстве своем грузчики. Как раз сегодня на рынке проходил ежегодный отборсилачей, поглазеть на это собирались сотни зрителей. Вдобавок ко всему с часуна час ждали вступления русских. Это тоже стоило отметить, потому в «Поросячьейножке» собралось куда больше народу, чем мог вместить кабачок. Толстуху-хозяйкурвали на части. Она сбилась с ног, пытаясь угодить всем этим орущим, пьющим,жрущим мужчинам, потому долго пришлось ждать немолодой, скромно одетой даме вглубоком трауре, пока хозяйка наконец показала ей того, о ком она спрашивала.

Человек огромного роста, большеголовый, с короткостриженными, будто у новобранца, волосами, одетый в поношенную куртку, сидел,уныло облокотившись о стол и прикрыв глаза, и слушал певцов.

Кругом орали, хохотали, воздевая кружки, горланя:

– На плаху! На плаху! Смерть тирану!

Дама вгляделась. Мало того, что человек, которого онаразыскивала, молчал, не присоединившись к общему хору; из-под крепкозажмуренных век его скатилась крошечная слезинка!

Несколько мгновений дама смотрела на него с изумлением,потом осторожно коснулась его плеча:

– Сударь...

Он нехотя приоткрыл глаза. Крошечные, глубоко посаженные,они уставились на даму, после чего их обладатель нехотя буркнул:

– Чего?

Дама была весьма не робкого десятка, однако она вдругструхнула под этим тупым взглядом.

Не дождавшись ответа, он закрыл глаза, тогда дама сбивчивопроговорила:

– Я слышала... сегодня вы не нашли работу?

Начало оказалось неудачным: огромная ладонь, безвольнолежавшая на столе, медленно собралась в кулак, один удар которого запросторазмозжил бы голову теленку.

– Я это к тому, – поспешно добавила дама, – что у меня естьдля вас дело!

Глазки вновь закрылись. Великан откусил немалый кусище отпоросячьей ножки и принялся вяло двигать челюстями.

– Как я погляжу, вам желудок дороже славы? – недоброусмехнулась дама.

Великан вновь открыл глаза и пробурчал:

– А ты послушай, о чем они поют. Вот и вся наша слава!

– Но ведь русские еще не вошли в Париж, – прошептала дама,придвигаясь к великану. Он прищурил один глаз.

– Работа какая? Насыпать соли на хвост русским?

– В конце концов этим и кончится, – туманно ответила она, исилач широко разинул пасть, зевая.

– Больно надо! И что проку? Легче покорить легион демонов,чем русских. Не видел народа более варварского! Готовы сами себя сжечь, лишь быне сдаться неприятелю. Их так просто не возьмешь. – И он опять прикрыл глаза.

– Хоть и не твоими руками, но не без твоей помощи будетуничтожен русский император, – чуть слышно прошептала дама.

Великан хмыкнул и стукнул ладонью по сжатому кулаку. Этотоскорбительный жест можно было сравнить с тем, как русские бьют ребром ладонипо сгибу руки у локтя, и означал сей жест, мягко говоря, «пошла вон!».

Дама не позволила себе обидеться и начала сызнова:

– Буду говорить прямо. Речь идет о женщине.

Тяжелые черты сложились в гримасу глубочайшего отвращения, агубы исторгли короткое:

– Баб ненавижу!

– Прекрасно! Речь идет об уничтожении одной из тех, кого выненавидите.

– Это тебя, что ли? – хмыкнул великан.

Дама была взбешена. Она дала себе мысленную клятвурасквитаться с этим ничтожеством, когда дело будет сделано, но впервыеусомнилась в том, что ей это удастся. Туп, ленив... Непроходимо, безнадежно!

– Баб ненавижу, да ведь они глупы как куры, – вдруг изреквеликан. – Только и годны, что кудахтать да нестись! На свете есть одна,которой я свернул бы голову при первой же встрече!

Восторг дамы при этих словах был таков, что она дажевсхлипнула. И, схватив великана за руку, она жарко выдохнула:

– О ней и пойдет речь!

Маленькие глазки приоткрылись, и дама усмехнулась, увидев,как мелькнувшая в них искра начала разгораться в яростный пожар.

– Вижу, ты узнал меня. Ну, наконец-то! Теперь можно ипоговорить.

Через полчаса дама в трауре вышла из кабачка «Поросячьяножка» и, свернув за угол, села в поджидавший ее фиакр. Следом вскочили двоеоборванцев: это была охрана, ибо дама не лишилась рассудка, чтобы однойотправиться в такое гнездилище опасностей, каким являлось ночью «Чрево Парижа».Она велела кучеру трогать и всю дорогу предавалась мечтам о том мгновении,когда золотоволосая женщина постучится в потайную калитку в ограде Мальмезона,скажет пароль «Сервус» и попросит проводить ее к графине Гизелле д’Армонти.Сама придет, сама. И сделает все, что ей будет приказано. Дама в этом ничуть несомневалась, и, как показали дальнейшие события, она не ошибалась.

* * *