Только теперь, глядя в прямую спину выбирающегося на дорогучудака, Митя вдруг понял, что всё пропало. Время упущено. Павлину не спасти. Ивиноват в этом только он, Митридат Карпов. Вместо того, чтобы слушать россказниФондорина да всю ночь греться на печи, нужно было бежать в деревню, звать напомощь. О, проклятое недоумие и легковерие! Как можно было довериться философу,обретающемуся в идеальном, умозрительном мире?

«Воззвать к разуму» — каково?

Фондорин выбрался из сугроба на тракт, потопал валенками,стряхивая налипший снег. Встал прямо посередине, оперся на посох.

Дормез приближался, скрипя полозьями. Первый из верховыхкрикнул:

— Эй, дед, ты чего?

Кони замедлили бег, остановились, не дожидаясь, когдавозница натянет поводья, — видно, почуяли в неподвижной фигуре нечто особенное.

Данила воздел правую руку и заговорил звучно, громко — Митеиз его укрытия было слышно каждое слово.

— Служители временщика! Я знаю, что вы стали преступникамине по своей воле, а по принуждению вашего начальника и господина. Отпуститепленницу, и, обещаю, с вами не случится ничего дурного.

Верховой привстал на стременах, заозирался вокруг. Кучертоже поднялся на козлах. Двое замыкающих подъехали ближе.

— Сколько вас? — спросил передний, кладя руку на эфес сабли.Похоже, в отсутствие Пикина за старшего был он.

— Я здесь один.

Старший сплюнул, облегченно гоготнул.

— Прочь с дороги, старый дурень. Ну! Вот я тя плетью!

Он пустил коня на Данилу. Широкая, покрытая инеем грудьзатеснила Фондорина к обочине.

— Постой, Охрим! — крикнул кучер. — Откуда он сведал? Хватайего! Допросим!

— И то.

Охрим нагнулся и потянул руку к вороту фондоринского тулупа.

— Напрасно вы не послушали голоса разума, — покачал головойДанила, отступив на шаг.

Посох дернулся книзу, раздался тошнотворный хруст, и всадниксхватился левой рукой за бессильно обвисшую правую. Не прекращая движения,палка повернулась к нему пыром и ткнула конника в подвздошье — он кувыркнулсяиз седла навзничь. Но и того чудо-посоху показалось мало. Он подлетел вверх,перевернулся и вновь оказался в Данилиной руке, но теперь лишь самым кончиком.Фондорин проворно скакнул вперед, размахнулся, описав в воздухе свистящийполуторасаженный круг, и влепил остолбеневшему вознице дальним краем своейдубины в ухо. Кучера с козел будто пушечным ядром сшибло.

Всё это свершилось столь быстро, что вряд ли кто успел быдочесть и до пяти, даже если б считал скороговоркой.

Митя потер глаза — не привиделось ли?

Нет, не привиделось. Данила стоял, двое гайдуков лежали,осиротевшая лошадь крутилась вокруг себя, хватала зубами болтающуюся уздечку.

Но оставались еще двое всадников, и уж они-то не былисклонны отнестись к лесному старику с легкомысленным небрежением, погубившим ихтоварищей.

Первый выхватил из-за пояса пистолет, второй рванул из ноженсаблю. Оба пришпорили коней.

Но и Фондорин не остался на месте. Он снова подбросил посох,перехватив его посередине, разбежался и метнул свое диковинное оружие на манерантичного дротика — прямо в лицо целившему из пистолета. Тот всплеснул руками,покачнулся, завалился на сторону.

Теперь Даниле противостоял всего один неприятель, но рукилекаря остались пусты и заслониться от сабельного удара ему было нечем.

А он и не стал заслоняться — проворно прыгнул вбок,уклонившись от клинка, а потом схватил последнего гайдука за кушак да ивыдернул из седла.

Тот прокатился по земле, перевернулся, ловко вскочил наноги. Сабли при падении из руки не выпустил и сразу же кинулся на Фондорина,бешено матерясь.

Данила на сей раз поступил без хитростей — просто нагнулся иподобрал валявшийся пистолет.

— Остановись, неразумный, — сказал он. — Иначе…

Не успел договорить.

Гайдук, пригнувшись, ринулся вперед. Видно, хотел под пулюнырнуть, да как раз теменем на свинец и налетел.

Данила печально качал головой, глядя на распластавшееся уего ног тело.

Подошел поочередно к остальным поверженным противникам.Двоих связал их же кушаками, третьего оставил как есть.

Обернувшись к лесу, поманил Митю рукой. Тот вышел, едвапереступая негнущимися ногами.

— Беда, Дмитрий, беда, — сокрушенно сообщил Фондорин. — Понесчастному стеченью обстоятельств двое служителей временщика лишились жизни.Одному брошенный шест переломил переносицу — я метнул слишком сильно. Второй жекрайне неудачно наклонился. Я хотел прострелить ему ляжку, а вместо этого выбилмозги. Слава Разуму, двое других не слишком пострадали, и я смогу им помочь. Носначала успокоим даму, которая несомненно напугана пальбой и криками.

Он приблизился к карете и постучал. Ответа не последовало.

Тогда, сдернув шапку, Данила открыл дверцу и учтивопоклонился.

Слава Богу, Павлина была жива и цела. Митя увидел еебледное, испуганное лицо, обращенное к заросшему седой бородой незнакомцу.

— Ты лесной разбойник? — спросила графиня дрожащим голосом.

Ну, конечно! Что еще она могла подумать? Что попала из огняда в полымя, променяла горькую участь на иную, быть может, наигорчайшую.

Данила распрямился, открыл рот, чтобы ответить — да так и застылс открытым ртом. Еще бы! Отвык, поди, в своей пустыне от женской красоты.

От этого безмолвия Павлина перепугалась еще больше.

— Что ты так зловеще молчишь? Сколько вас?

Фондорин, наконец, опомнился и показал на Митю:

— Двое. Я и вон тот отрок, небезызвестный вашемусиятельству. Это он меня привел.

Павлина высунулась из кареты, увидела Митю и с радостнымкриком спрыгнула на снег.

— Деточка! Митюнечка! Живой! А я глаз не сомкнула, боялась,что ты замерз в лесу, что тебя звери загрызли!

Она упала перед Митей на колени, стала его обнимать,целовать, по ее прекрасному лицу потоком лились слезы.

— Рыбанька моя! Малюточка! Ну, скажи что-нибудь! Ну, назовименя «Пася»! Как мило у тебя это получается! Ты мне рад?