— Что, мусенька, морщишься? — погладила его по головеПавлина. — Устал? А вот мы отдохнем, чаю с пряниками попьем, нам теперь бежатьнезачем. Город большой, никакие буки Митюшеньку не обидят. Это, сладенький,Новгород, Новый Город. Когда-то давным-давно он и вправду был новый, а теперьстарый-престарый. Ты вот тоже сам собою молоденький, весь новенький, а пройдетмного-много лет и будешь старый старичок, как дед Данила. Правда, смешно?

— Смесьно, — подтвердил Митя.

Животики надорвешь. Ничтоже ново под солнцем. Ижевозглаголет и речет: се, сие ново есть, уже бысть в вецех бывших прежде нас…

Остановились в самой лучшей гостинице «Посадник». Данилапроследил, как распрягают лошадей, и исчез — сказал, хочет навестить старинногознакомца, у него и отобедает. Митя же с Павлиной поели ухи с кашей иотправились за покупками — такое, видно, у графини было обыкновение: куда ниприедет, хоть бы даже в самое захолустное место, сразу идет на товары смотреть.

В Новгороде лавки были много богаче, чем в Любани, и Павлиназатеяла Митю наряжать. Сначала увидела в магазине батистовое платьице,«прелесть какое милое», и загорелась одеть Митю девочкой, но он закатил такойрев (иных средств обороны в арсенале не было), что от этого плана графинепришлось отступиться. По взаимному согласию преобразовали Митю в казачка:досталась ему синяя бекеша, сафьяновые сапожки, а краше всего была мерлушковаяпапаха с алым шлыком. Посмотрелся он в зеркало и очень себе понравился — прямозапорожский лыцарь.

В общем, день провели с приятностью, а вечером сели вдворянской зале «Посадника» пить шоколад. Павлина распорядилась, чтобседобородого старика по имени Данила, когда придет, вели прямо сюда. Собираласьнаградить его щедро, ста рублями, сердечно поблагодарить за добро и отпуститьобратно в лес. Кучер теперь был свой — Хавронская подрядила ямщика из местных.

Была Павлина весела, благодушна. Рассказывала Мите про то,как славно и покойно покатят они теперь до Москвы. Одни не поедут, упасиГосподь, а только с хорошими попутчиками. И никакой Пикин тронуть не посмеет.

Похоже, по вечерам «Посадник» превращался в подобие салонаили клоба, ибо чистой публики в зале собралось изрядно. Были и проезжающие, иместные дворяне. Закусывали, пили чай с кофеем, вели негромкие, приличныеразговоры. Митя смотрел на приятную картину и думал: вот если б у нас в Россиивсё население было столь же пристойным, тогда жили бы не в грязи и пьянстве, акультурно, как в Голландии или Швейцарии. Прав Данила, тысячекратно прав:надобно всемерно увеличивать активную фракцию.

Подошел солидный человек, немолодой. Прилично представился:

— Коллежский советник Сизов, служу в канцелярии егопревосходительства господина наместника. Почитаю долгом гостеприимстваобъезжать гостиницы, где останавливаются путешественники благородного звания, испрашивать, нет ли в чем недовольства.

И это Мите тоже понравилось.

Павлина назвалась Петровой, московской дворянкой,поблагодарила за заботливость.

Местный чиновник погладил Митю по щеке:

— Славный какой казачок. Как тебя звать? У самого взглядцепкий, внимательный.

Видно такой уж серьезный человек, что даже с детьми по-иномуне умеет. Пролепетал ему:

— Митюса.

— Ну-ну.

Коллежский советник отошел к соседнему столу, где сиделапутешествующая из Москвы помещица с сыном и дочкой. Поговорил и с помещицей,тоже и про детишек не забыл. Потом сделал козу маленькому краснощекому немчику,который с гувернером ехал в Тверь, где его фатер служил в акцизе. И лишь послеэтого, исполнив долг гостеприимства, сел к огню выпить пива.

А вскоре в залу вошел еще один господин — в коричневомкамлотовом сюртуке, замшевых сапогах до колен, с аккуратно напудреннымиволосами. Постоял у порога, откашлялся и направился прямиком к камину, подлекоторого сидели Хавронская и Митя.

Посмотрев в лицо вновь прибывшему, Митя ахнул. Этот взглядиз-под черных бровей, скептические морщинки у глаз, высокий лоб не узнать былоневозможно.

Данила! Но сколь преображенный!

Без бороды, с обнажившимся лицом — худым, тонкогубым,прорытым резкими складками — он вовсе не походил на старика. Скорее на зрелогомужа, не так давно преодолевшего цветущую пору жизни. Длинные волоса леснойлекарь обстриг чуть ниже ушей, вверху взбил, сзади завязал в косицу и теперь ихседина выглядела обыкновенной припудренностыо.

Смущенно подмигнув Мите, Фондорин поклонился графине. Таморщила лоб, словно не могла припомнить давнего, успевшего подзабытьсязнакомого.

— Раз уж я в городе… — Данила запнулся и слегка покраснел. —Одним словом, решил вот принять городской вид, чему поспособствовал мой друг имноголетний корреспондент, местный судья. Вот, одолжился из его гардероба.

Только теперь, по голосу, Павлина его признала.

— Ах! — воскликнула. — Так вы не поселянин? Мне следовалодогадаться по вашей речи. Но кто вы? Какого звания?

— Данила Ларионович Фондорин, природный русский дворянин.Готов к услужению вашего сиятельства.

Хавронская ответила церемонным наклоном головы. Ее серыеглаза взирали на преображенного Данилу с интересом.

— Как? Фон-Дорн? Не родственник ли вы генерал-поручикуАндрону Львовичу Фон-Дорну, наместнику ярославскому? Но, прошу вас, садитесь.

— Как же, это мой кузен, сын родного моего дяди.

Данила сел на край стула, изящно оперся о стол локтем. Отпервоначального смущения, если оно вообще не померещилось Митридату, неосталось и следа. Бывший камер-секретарь держался уверенно, а говорил гладко инепринужденно, будто заправский посетитель салонов.