Делать нечего. Митя покосился на Данилу, который умиленновзирал на эту трогательную сцену, и нехотя просюсюкал:

— Пася… Рад.

Чего еще-то сказать, чтоб она порадовалась?

— Митюса скутял.

— Скучал по мне, родименький!

Слезы из ясных серых глаз полились еще пуще, а Данила удивленноподнял седую бровь. Митя выразительно пожал плечами поверх золотистой головыколенопреклоненной графини: мол, иначе с ней нельзя.

И в самом деле — как теперь, после совместного сидения наночных сосудах, ночи в обнимку и всех прочих интимностей, вдруг взять изаговорить с Павлиной по-взрослому? Да она со стыда сгорит, а он будетчувствовать себя подлым обманщиком.

Фондорин, деликатный человек, воздержался от каких-либозамечаний. Стоял в сторонке, терпеливо ждал.

Вытерев слезы и высморкавшись, графиня обернулась к своемуспасителю.

— Где ты, старинушка, научился так ловко палкой драться?Верно, служил в армии?

— Служил, как не служить, — степенно ответил Данила. — Идаже не в армии, а в гвардии. Но палкой обучился драться в Английской земле,когда странствовал. У тамошних бездельников, именуемых джентлменами, есть целаянаука, как драться дубинками. Силы большой для этого не требуется, лишь знаниеправил. Я ведь говорил, (здесь он покосился на Митю), что если не Доброе Слово,то Наука легко одолеют грубую силу. Однако где же ваш главный похититель? Яожидал встретить пятерых противников, а встретил лишь четверых.

Павлина гордо подняла подбородок.

— Я не пустила его ночевать в карете, велела убираться.Когда же он попробовал ослушаться, пригрозила, что Зурову нажалуюсь, будто онмне амуры делал. Этого злодей устрашился. Ночь просидел у костра, со своимитатями. А утром, когда здороваться сунулся, я ему еще к лицу приложилась,звонко. Тогда он заругался, прыгнул в седло и как погонит коня прямо по снегу,через опушку. Крикнул своим, что в Чудове встретит, со сменой лошадей.

Она вздрогнула, озабоченно сказала:

— Уезжать надо, да поживей. Ну как передумал и навстречуедет? Пикин — душегуб, человек страшный, не этим дурням чета. Английскойпалочной наукой его не одолеешь. Прошу тебя, храбрый старик, довези нас сМитюнечкой до станции. Я тебя щедро награжу.

Фондорин сдвинул брови. Ответил сухо:

— Отвезу. Да не до станции, где вам навряд ли сыщетсязащита, а прямо до Новгорода. Прошу в карету, сударыня. И ты, Дмитрий, садись.

Павлина прыснула:

— Как ты смешно моего Митюшеньку зовешь. Он мой сладенький,мой пузыречек сахарный. Да, Митюшенька? Вот ведь кроха совсем, а догадалсябывалого человека на помощь позвать. И как только разъяснил?

— Довольно складно для своих лет, — сдержанно ответил Фондорин,и в его глазах мелькнула некая искорка.

— Умничка мой, — зашептала графиня Мите на ухо. — МойБова-королевич. Хочешь быть моим сынулечкой? Хочешь? Зови меня «мама Паша».Хорошо, люлечка?

— Мама Пася, — хмуро повторил Митридат и был немедленно вознаграждендюжиной жарких поцелуев.

— А что делать с этими ворами? — показала Павлина на двоихсвязанных. — Оставлять их нельзя. Пикина наведут.

Один из гайдуков, тот, что со сломанной рукой, еще не пришелв себя и лежал на снегу недвижно. Второй же, сшибленный посохом с козел, приэтих словах засучил ногами и пополз прочь — прямо сидя, как был. Челюсть у негозатряслась.

— Да, задача, — согласился Фондорин. — Конечно, наведут. Ноне убивать же их.

— А как иначе? — жестко сказала графиня. — Пикин моих людейубил, а эти ему добивать помогали.

Данила пробормотал — словно бы в сторону, а на самом делеМите:

— Как жесток век, в который даже столь нежные особыпризывают к убийству.

— Что ты сказал, дедушка? — обернулась Хавронская.

Он снова нахмурился.

— Я сказал, сударыня, что убивать их не буду, ибо каждыйчеловек — узел тайн. Не я этот узел завязывал, не мне его и обрывать. Мне, увы,доводилось лишать жизни себе подобных, но всякий раз без убийственногонамерения, по несчастному стечению обстоятельств.

Фондорин подошел к хрипящему от ужаса гайдуку, в два счетаперетянул ему тряпкой расшибленную голову. Второму, бесчувственному, привязалсломанную руку к ножнам от сабли. Митя знал — у медиков это называется Schiene.

Павлина посмотрела-посмотрела, да только руками всплеснула:

— Они за твое милосердие на тебя же Пикину и укажут. Ты незнаешь, какой это лютый волк. Он из-под земли тебя добудет, чтоб за обидуотомстить!

— Я не спорю, — кротко признал Данила. — Если их убить, намбудет проще. Но я не сторонник этакой простоты. Едем, ваше сиятельство. Времядорого.

И полез на козлы.

* * *

Как совсем рассвело, Московский тракт ожил. Стали попадатьсяи отдельные повозки, и целые поезда из груженых саней. Запряженный шестёркойдормез мчал лихо, замедляя ход, лишь когда дорога забирала в горку, а наспусках поскрежетывал тормозом. Данила стрелял кнутом, как заправский кучер,сбруя весело звенела, из-под полозьев летела ледяная кроха. Хорошая зимой езда,не то что летом. Никакой тряски, да и скорость совсем другая. Один фельдъегерьво дворце хвастал (Митя сам слышал), как по зимнему времени пролетел 600 верстдо Москвы за 36 часов. Не ел, не спал, только лошадей менял.

Вскоре после полудня прибыли в Новгород, город настолькодревний, что год его основания неизвестен — он появился еще прежде Руси. Щурясьна сияющий под солнцем купол Софии, Митридат проверил память: обширность сегопоселения 452 десятины, население две тысячи душ. А в XV столетии людей здесьпроживало в двести раз больше. Если задуматься, то же когда-нибудь и с Москвойбудет, и с Петербургом, и даже с Парижем. Придут в запустение и обезлюдят, ибовсему на свете приходит конец.

Он зажмурился и представил будущие руины Москвы:обвалившиеся кремлевские стены; голая Красная площадь, по которой бредетодичавшая кошка; поросшая бурьяном Тверская; слепые окна домов. Бр-р-р,привидится же такая страсть.