— Разве вам неизвестно, любезная графиня, что все главныетайны и все главные происшествия имеют место не вовне, а внутри нас? Всёпроисходящее вокруг нас — лишь обращенные к нам вопросы, а наши деяния —ответы, которые либо приближают нас к тайне, спрятанной в нас самих, либоотдаляют от нее. И мы, братья Злато-Розового Креста, хотели вначале понять своесобственное устройство, а уж после, если сие устройство окажется благим (и лишьв одном этом случае), позвать за собой всех прочих, кто пожелал бы идти с намик Чудесному Граду. Однако все эти искания, разумеется, составляли лишь частьмоей жизни, пускай наиважнейшую и наивысшую, но все же не препятствовавшуюобыкновенным занятиям. Из странствий я привез жену, поселился с нею в Москве изажил счастливым семьянином.

— Так вы женаты? — Павлина улыбнулась, словно обрадованнаяприятной неожиданностью. — И как же зовут вашу супругу?

— Ее звали Джулия, — ровным голосом ответил Фондорин,по-прежнему не отрывая взгляда от огня. — Она была прекрасным ребенкомсолнечной страны, полным жизни и любви, а я погубил ее, и это первое изсвершенных мной преступлений, за которые я каждодневно казним своей совестью.

— Она погибла? — Графиня прикрыла пальчиками рот, а еересницы заморгали часто-часто, и видно было, что слезы уже готовы пролиться изшироко раскрытых глаз. — Я не верю, что вы могли быть в этом повинны!

— Она не выдержала суровостей нашего климата. А кто привезее сюда, да еще в канун зимы? Я. Мне не терпелось соединиться со своимиединомысленниками, применить на деле добытые в странствиях знания, и я притащилпослушную девочку, которая готовилась стать матерью, в чужую, холодную страну.Джулия так ждала весны, тепла, солнца, а умерла снежной ночью в слепом месяцефеврале…

Вот слезы и покатились по щекам Павлины Аникитишны, легко иобильно. Фондорин же помолчал некоторое время, потом откашлялся и продолжилсвой рассказ.

— Она скончалась родами у меня на руках. Я, верно, лишилсябы рассудка от горя или прибег бы к последнему лекарству невыносимой боли —самоубийству, если б не потребность спасать ребенка. Мой сын появился на светочень маленьким и слабым. Сам будучи врачом, я не надеялся, что мальчиквыживет, однако сражался за его жизнь со всей яростью отчаяния и, благодарениеРазуму, свершил невозможное. Дитя выжило. Вы легко можете себе представить,сколь мнительным и пугливым отцом после всего этого я стал своему сыну. Он былболезнен и хил, и потому я назвал его Самсоном, чтобы имя библейского богатыряпридало ему здоровья и сил. Так мы и жили вдвоем, и мое существование былоисполнено двойного смысла: высшего, который брезжил мне под сеньюЗлато-Розового Креста, и обыденного, без которого жизнь суха и невозможна. Апотом, тому два года, в Москве случились Обстоятельства. То есть, собственно,первоначально случились они не в Москве, а в Париже, где толпа отсекла головупоследнему Бурбону, но в самом скором времени волна страха и безумия,прокатившись по Европе, достигла нашей окраинной империи. Нет более удобногорычага для воздействия на сильных мира сего, чем страх. Известно, что нашагосударыня, добывшая корону ценой убийства, всегда жила и поныне живет вотчаянном опасении за свою жизнь.

Эти крамольные слова Данила произнес, нисколько не понизивголоса. Павлина и Митя не сговариваясь поглядели по сторонам, но соседи, славаБогу, были увлечены собственными делами и к речам Фондорина не прислушивались.Один лишь давешний коллежский советник (кажется, он назвался Сизовым?),неотрывно смотрел в эту сторону, однако не на рассказчика, а на Митю. Впрочем,сидел он довольно далеко и слышать ничего не мог. Чего тогда, спрашивается,уставился?

— Был подле Екатерины один черный человечек, некто Маслов, —как ни в чем не бывало бывало продолжил Фондорин, и Митя при звуке знакомогоимени сразу забыл про бесцеремонного туземца. — Из того хитроумного ведомства,которое кормится от пресечения государственных злоумышлении и потому беззлоумышленников существовать не может. А поскольку таковые попадаются нечасто,сему ведомству часто приходится выдумывать их самому, да чтоб были пострашней.Чем больше власть боится, тем Масловым вольготней. А тут этакий подарок —французская революция. Поискал Маслов в Петербурге якобинцев среди тамошнихмасонов. Да только известно, для чего у нас дворяне в вольные каменщикивступают — чтоб ужинать без дам и полезные знакомства делать. Какие близпрестола революционеры? Курам на смех. Все ложи с перепугу тут жеверноподданнейше самораспустились. Тогда Маслов додумался на вторую столицувзглянуть. А тут свой ворон сидит, московский главнокомандующий князьОзоровский. Он и рад стараться. Есть, докладывает, общество и претайное. Книжкивсякие печатают, хлеб голодным раздают, лечат бесплатно — а для какойцели-надобности? Ясно: чтоб бунт готовить. И название непонятное: БратьяЗлато-Розового Креста. В каком-таком смысле?

— А в самом деле, в каком? — спросила Павлина.

— Наш предводитель причислял себя к рыцарям-розенкрейцерам,которые поклоняются Розе и Златому Кресту. Я же вкладывал в это прозвание свойсобственный смысл, памятуя о явленном мне чудесном видении злато-розовогограда. Но вышел все же не град, а крест, потому что именно на этом орудиимучительства тайный советник Маслов вкупе с князем Озоровским и распяли моихвысокодуховных братьев. Снарядили сыскное дело, а товарищи мои были людинехитрые, доверчивые, запретных книжек далеко не прятали, мыслей своих нескрывали — бери их, дураков, голыми руками. И взяли. Кого в Сибирь, кого вкрепость, кто с ума сошел, кто сам помер — ведь чувствительные все, тонкойдуши. А мне повезло… Заступилась за меня некая высокая особа. Всего месяцпродержали в гауптвахте и выпустили без последствий.

Это за него сама императрица заступилась, не забыла своегокамер-секретаря, догадался Митя. И очень ему понравилось, что Данила передграфиней своим прежним положением не похвастался, умолчал как о несущественном.

— Так всё обошлось? — вскричали Павлина с облегчением.

— Не обошлось. — Фондорин нагнулся, толкнул кочергой полено.Лицо его было бесстрастным, по изрезанным морщинами щекам метались красныеотсветы. — Вернулся я к себе в дом из-под ареста нежданным манером. Дворня ужне чаяла своего барина вновь увидеть, ведь мне, по слухам, была уготована самоеменьшее вечная каторга. Без хозяина слугам жить понравилось. Рожи сытые,масленые, все ренские да венгерские вина из погреба повыпили, мебель-картиныраспродали. Думали, чего жалеть — всё одно на казну отпишут. Увидели меня —затряслись. Повалились в ноги, воют, прощения просят. Я им: