Я оторвал взгляд от монитора, смутно удивился, что ужетак поздно. Дверь в приемную открыта, видно, как Юлия прилежно разносит в Excelдокументы, вскинула голову и улыбнулась мне.

– Я дурак – понятно, – сообщил я, – самзнаю, можете не говорить, но вы, Юлия, почему все еще здесь?.. Сегодня, да ивообще? Как будто всю эту работу можно переделать! Посмотрите, ночь на дворе.Все, заканчивайте. Я отвезу вас домой. Уже и в Москве вечерами как вджунглях.

Она покачала головой.

– Борис Борисович! Ну что вы, не обращайте внимания.

– На вас не обратишь, – ответил я. – Все равно,что в солнечный день не заметить солнца. Впрочем, мы в самом деле его не видим,а только мир освещенным им…

Она смущенно протестовала, но я обошел стол, навис над нею,чувствуя едва уловимый запах духов, дотянулся до грызуна и позакрывал всеприложения, не забыв кликнуть на save all. Затем power off, низкое гудениеоборвалось, в комнате наступила непривычная тишина.

– Пусть отдохнет, – разрешил я великодушно.

Отступил, давая ей подняться. Теплая волна коснулась моеголица, уже не духи, а что-то более глубинное, что бестолочь именует феромонамида атрактантами. Я подал ей легкую шубку, она поблагодарила милой улыбкой.

В коридоре охранник вытянулся. Я сказал отечески:

– Бди, Кирилл! Враг не дремлет.

Мой опелек слегка замело снегом, у нас нет шикарных закрытыхи отапливаемых гаражей, как у других партий, я включил двигатель и обогревсидений, Юлия смирно сидела со мной рядом, зябко пряча пальцы в рукава.

– Сейчас прогреется, – сказал я виновато, мы всегдавиноваты, когда женщине неуютно, – а потом рванем по прямой! В этовремя на трассах уже свободно. Остались только гуляки.

Она улыбнулась.

– Говорят, в анкете можно задать только один вопрос, чтобыопределить возраст, пол и социальный уровень человека: «Что для Вас означает«Пойти погулять»?»

Я задумался, осторожно повернул руль, направляясь кворотам. Охранник махнул из окошка, металлические створки раздвинулись, явыехал и на малом ходу, чтобы не запороть двигатель, покатил по ночной улице.

– В самом деле, – ответил запоздало, – сейчасостались только гуляки и любители красивых женщин. Остальные сидят переджвачником, смотрят сериалы.

Она сказала укоризненно:

– Почему только красивых?

– А умные сидят дома, – ответил я сварливо ипосмотрел на нее строго.

– Борис Борисович, вы по старинке делите женщин на умных икрасивых? Но бывают еще и богатые!.. Они тоже развлекаются… отрываются, каксейчас говорят.

– Пир во время чумы, – пробормотал я. – После насхоть потоп. Для этих богатеньких сотни жиголо предлагают услуги… До чегомужчины докатились!

– Шокирует?

– Скорее завидую, – признался я. – Я вряд личто-то заработал бы на такой ниве.

Мотор прогрелся, в салоне стало тепло, я все наращивалскорость, Юлия расстегнула шубку, впереди длинныйучасток отремонтированной дороги, просто бархат под колесами. Я вспомнилгорькую шуточку, что только женские руки могут так нежно уложить асфальт,скривился, но горечь незаметно улетучилась: невозможно быть мрачным рядом стакой светлой и нежной женщиной, тем более что Юлия посматривала на меня хитро,наконец не выдержала, засмеялась:

– Ждете, что стану возражать! Не дождетесь. Сами знаете, чтовы больше похожи на тренера волейбольной команды, чем на профессора. БорисБорисович, а чем объясняется, что вы решили свернуть борьбу со Штатами?

– Наша борьба, – ответил я с неохотой, – ведетсябольшей частью по принципу: чтобы самим хотя бы выглядеть чище, надо втоптать вгрязь соседа. И хотя мы, повторяю, боролись не со Штатами, а с Юсой и сюсовщиной, в том числе и в нас самих, но сейчас снимаем и этот лозунг… Почему?Во-первых, народ все одно не понимает разницы и тупо забрасывает грязью всеамериканское, любое американское. Во-вторых, это самое главное, если мы войдемв состав США, то этот вопрос разрешится сам собой. Русское дерьмо присоединитсяк юсовскому дерьму, а наши высоколобые да высокодуховные – к изнемогающимамериканским интеллектуалам.

Она покосилась на меня с некоторым подозрением.

– Мне почудилось или вы в самом деле слово «духовность»произнесли без издевки?

– Наши разговоры, – ответил я и круто повернул руль,избегая лихача или обкуренного, что летел по встречной полосе, – вернее,разглагольствования о духовности, от нежелания работать, трудиться. Я уже нераз говорил об этом, оскомину не набил? Отсюда и оправдания типа «не в деньгахсчастье», что вырастают в целую философию, в мировоззрение, в национальныйсклад характера. Ненавижу мимикрию! Загадили святые слова «духовность» и«культура» так, что рука сама тянется к пистолету. В США интеллектуаловменьше, чем в России, но все – действующие. У нас – рассуждающиена кухне под водочку и соленые помидорчики в трехлитровой банке. Так что прислиянии в одну социальную группу русская составляющая получит цель, аштатовская – массу. Все-таки, будем откровенны, у нас все население –белые, а это уже немало, если говорить начистоту, отбросив политкорректность.

– Значит, – произнесла она задумчиво, – у нас иэтот год, как и все в России, переломный? Похоже, так всю жизнь в гипсе ипроведем.

Я засмеялся.

– Чем отличается женская логика от мужской: мужская –правильная, а женская – интереснее.

Впереди замигал желтый, я прибавил скорость, машинабуквально в долю пикосекунды проскочила линию до того, как вспыхнул красный, ноза превышение платить меньше, чем за езду на красный, к тому же все прошлоблагополучно, я сбавил скорость до чуть-чуть выше разрешенной, это допускается,не хочу, чтобы тормозили, когда я с женщиной.

Машина мягко вкатила во двор, приходится пробираться чуть лине ползком, едва-едва не обдирая бока, все заставлено зябко съежившимися подгорбиками снега машинами. Юлия все чаще посматривала на меня искоса, а когдаостановил, не глуша мотор, возле ее подъезда, неожиданно предложила:

– Хотите кофе? Или чаю?.. Должна же как-то отблагодарить затакую любезность.

Мне почудилось, что ее щеки чуточку порозовели.

– Ну да, – поддакнул охотно, – не на чай жедавать…

– Так как?

Пока не сказала что-нибудь еще, я сказал торопливо:

– С великой охотой!.. Обожаю чай на халяву! Русский жея, в конце концов? Только припаркуюсь, хорошо?

Она улыбнулась, открыла дверцу.

– На всякий случай, – сказала она легким голосом,однако я уловил нотки смущения, – номер квартиры – сто че­тыре.

Я проводил ее взглядом, медленно вывернул руль, Юлиявзбежала по ступенькам и сунула ключ в домофон. Мой опель осторожно пробиралсямимо снежных сугробов, но и дальше, дальше, дальше – такие же горбики,некоторые вскоре засыплет снегом совсем, это «подснежники», другие откапываюткаждое утро, выползают на них на службу, а вечером скандалят, что кто-то занялих место.